Онлайн книга «Невидимые голоса»
|
Если прикрыть глаза теперь, то за ними – сплошная осень. Осень превращается в единый водоворот, рассыпается тысячей осколков, и я не могу сложить из них никакие слова. Я стараюсь не думать об этом. Осень раздробилась, и дни ее теперь перепутаны. Мальчик погибает не в начале войны, а ближе к концу, Чичерина поет на передовой, Прилепин ухмыляется в твиттере, Кац называет резню «взаимными погромами», журналисты попали под обстрел, «нельзя было не заметить надпись [9]“Пресса”», мои друзья горюют по морским животным, нельзя закрывать глаза. Дождь не прекращается, значит, удача. Так говорят у русских. Зал полон, и здесь нет ни одного русского. Капли бьют по камням, ритмичный стук можно почувствовать кожей, он должен принести удачу. Моя бабушка будто сшита из белой распушившейся ваты и совершенно счастлива. Это первая свадьба после осени. Я трогаю ее руку, бабушкина кожа похожа на мягкое теплое тесто или плюшевый плед. Моя рука – влажная и твердая, неспособная на нежность, может в нем увязнуть. Я слышу диалект – язык воздуха. В детстве лето стоит жаркое, папа шутит, и звучит язык воздуха, а мы заливаемся хохотом. Здесь мой брат, его ноги раздавили сапогом. Брат, которого я не знала. Он не позволяет никому касаться коляски. Мое тело подводит меня, рождая в груди густое пространство, оно плывет вверх по горлу и застревает камешком под ключицей. Я бегаю в ванную плакать, и тело говорит мне, насколько это неуместно. Я танцую, будто в день после горя, и тело благодарит меня. Мы все беремся за руки и танцуем, не вставая со стульев. Мои руки слабеют в твердом прикосновении других рук, они – сухая грубая кожа и неотменимая радость, я будто становлюсь водой и заполняю собой белую комнату. Мы слушаем о войне, потому что не можем не слушать о войне. Мой отец отходит от стола, и я вижу, что он плачет, – он больше не сделан из камня. Мы все сделаны из пыли под потолком, в котором нет дыры от снаряда. Дети бегают и смеются, на бегу бросаются обнять меня. Они из бумажных сердечек, которыепосыпались сверху во время танцев. Бабушка спит, ее припорошило сердечками, будто снегом; я поправляю пуховую шаль и чувствую, какие хрупкие у нее плечи, будто я могу обхватить их ладонью. Дети визжат и катаются в снежно-бумажных сугробах, на моих коленях они теплые и неспокойные. Они смешат, и мы смеемся, как будто горя не было. Я смеюсь, будто не меня раздавили сапогом. Я прикрываю веки, и они загораются огнем. – Мой народ борется со злом. – Национализм – настоящее зло. Настоящее зло. Моя фамилия в списке погибших. Мой год рождения. 1997 года рождения. 2000 года рождения. 2001 года рождения. 2002 года рождения. Моя фамилия в списке погибших. Год рождения моего младшего брата. «Ненависть – настоящее зло, как тебе не понять». Мне не понять. Я в списках погибших, а мертвые не могут понять живых. Мы смеемся, как будто не пыль, а плоть и кровь, и не разлившаяся по земле, но живая. Мы прощаемся, и я целую своего брата в щеку, но с непривычки получается в шею, мои губы сухие, а кожа влажная и горячая. Он вздрагивает. Я стою посреди пустеющего зала и держу бабушкину шаль, будто отпусти я ее – она тотчас растворится. Бабушка подходит, я укутываю ее, как ребенка, ее голова достает мне до подбородка, и я глажу ее тонкие волосы. |