Книга Осколки на снегу. Игра на выживание, страница 209 – Элина Птицына

По праву сильного.

А сейчас его уверенность сожрали акулы. Мир был обычным, тусклым, негромким, и город выглядел безопасным, но отчего тогда так противно внутри, словно в душу плеснули местного прокисшего киселя?

Младший принц мало общался с отцом. Консорт — человек крайне замкнутый — не стремился к общению со своими собственными детьми. Протокол диктовал им нормы, и муж Королевы никогда не делал больше положенного.

Майкл, помнится, удивился, когда, вернувшись из экспедиции, увидел радость в глазах отца: он, оказывается, ждал и был рад его возвращению.

А накануне нового отплытия, они даже поговорили, можно сказать, по душам.

— Ничего не бойся. Опасайся только предательства.

— Я не знаю такого чувства!

— Просто тебе не за кого бояться.

Младший принц фыркнул мысленно: можно подумать, у отца есть! И о каком предательстве он говорит? Положа руку на сердце, он шел в брак с Королевой доподлинно зная, что его роль сводится к рождению правильных детей. Вряд ли в его случае можно говорить о предательстве.

Да он даже любовницу себе не завел! Нет, слухи принц слышал, конечно, но решил, что это выдумки. Ну, какая любовница из Кейт? Должно быть, слуги это придумали от скуки!

Но с годами, однако, он сам стал просить Мэй быть осторожнее. Она посмеивалась и отшучивалась. Но его просьбы не были продиктованы страхом.

В конце концов, какие-то вещи он мог просто запретить. Она могла сердиться, а в первые годы даже прыгнуть на него драться — за закрытыми дверями их общей каюты. Перед командой и людьми она всегда держалась на полкорпуса позади, и никогда не оспаривала его решения.

А в шутливых драках он всегда поддавался. Отчего бы не поддаться любимой женщине, тем более, их барахтанье всегда заканчивалось невозможно приятно для них обоих, и в эти мгновения Михаил слышал, кажется, даже ток ее крови и шорох времени?

И сейчас, когда она вознамерилась его женить грах знает на ком, он не собирался с ней соглашаться и уступать ее — пусть рациональному — капризу.

Вот только отчего, почему этот каприз возник?

Сомнение вдруг разъело душу страхом так, словно он крабий глаз* проглотил, и сейчас тот выкручивал ему внутренности, превращая их в кровавую кашу.

Или в этом виноват сон, что приснился ему накануне? Как глупо, однако, верить снам.

… А сон был нехорош.

Михаил помнил, что заснул в широкой императорской кровати, когда осознал себя на палубе черного парусника. Он недоуменно разглядывал древесину — черное дерево? Но кто спустит такое судно на воду?

Император оглянулся — команды не было. Он обошел парусник, подтвердив свои подозрения. Его шаги звучали чересчур громко, но звук сразу вяз в глухой тишине этого странного места, где паруса не трогал ветер,а полоска горизонта не светлела неуловимо, давая ориентир. Ни звёзд, ни облаков.

И небо было далеким, слишком далеким, и бездонным как темнота в старом колодце. И морские волны не манили своей первобытной силой, а скорее пугали неподвижной застывшей чернотой.

— Мэ-э-эй! — закричал Михаил, и тут же услышал шорох. Кошка? Откуда? Он шагнул к ней, и зверек исчез. Сзади кто-то хихикнул. Михаил оглянулся, и сердце его оборвалось: Мэй, балансируя руками, стаяла на рее, готовясь сделать первый шаг.

— Знаешь, не так-то легко быть королевской дочерью, — сказала она оттуда.