Книга Смертная, страница 72 – Мария Сакрытина

Бедняга тормозит, чуть не проливая пиво, – и поскорее сдает назад к стойке с бочонками.

– Смертные пьют из кружек, Эа.

– Давно ты не общался со смертными, Дзумудзи.

Я не спорю, но, когда на столе появляются два кувшина, предупреждаю:

– Я это пить не стану.

Эа усмехается.

– Прекрасно, мне больше достанется. И пока я наслаждаюсь, дорогой брат… Выйди-ка из этого божественногозаведения, пройдись вниз по улице, а потом вернись.

В этом вся Эа: тайны и загадки.

– Дорогая сестра…

– Дорогой брат, у меня заканчивается пиво, а следом и терпение. Иди. Я тебя дождусь. – И тише добавляет, склонившись над кувшином: – Это проще, чем объяснять. Особенно тебе.

Я молча встаю и ухожу.

Хорошо дышится в Уппуре на рассвете! Никогда не замечал. Город просыпается: стучат ставни, рабы-подметальщики пытаются привести улицу в порядок – очевидно, ночь была бурной. Пьяницы, словно подземные демоны, прячутся от солнца в тень. Под ногами скрипит песок и время от времени чавкают объедки. Кошка несет дохлую мышь. Замечает меня и торопливо ныряет в подворотню. В воздухе ярко пахнет рекой, рыбой и людьми – кисло, грязно и в то же время свежо. Когда‐то здесь была красивая роща: шелестели деревья, пели птицы… Смертные всегда все портят. Мать, Отец, зачем вы создали их? Разве нас было мало?

Когда я возвращаюсь – не спеша, потому что говорить с Эа нет желания, как и сидеть в затхлом кабаке, – странность сначала не бросается в глаза. Я отмечаю, что тени ведут себя неправильно и свет как будто тускнеет, но не придаю этому значения.

А вот когда дверь открывается и из кабака на меня смотрит изначальная тьма, становится не по себе.

– Видишь, Дзумудзи, – голос Эа спокоен и слегка приглушен. – Это делает со мной наш брат.

Я перешагиваю порог, и тьма тает, исчезает, словно мне почудилось. Остается холод, но тоже ненадолго. Солнечные лучи льются в окно, яркие и теплые, как им и положено.

Теперь в кабаке тихо. Вышибала с хозяином лежат у стойки, пьяницы успокоились. Мне кажется сперва, что они мертвы, но потом вижу, что ошибся: дышат, и свет их душ остался, как и духи-защитники. Ослабли, но и только.

– Мне‐то плевать, пусть Ириду и дальше дуется, – скучающе объясняет Эа. Она по-прежнему сидит за столом, задумчиво вертя в руке кувшин, очевидно уже пустой. – Но с людьми в результате случается это. Мои жрецы, Дзумудзи, уже третий день в таком сне. Не уверена, что вообще проснутся, хотя любопытно… В общем, Ириду меня проклял. И я бы хотела, чтобы ты убедил его снять проклятье.

Я смотрю на мирно спящих смертных и думаю, что такими они мне нравятся куда больше. Шамирам бы со мной не согласилась.

– И как же я должен убедить нашего брата, Эа?

Сестра берет кувшин, заглядывает в него.

– Мне напомнить, Дзумудзи, что именно ты повелеваешь бурей? Ириду любит сады…

– Эа! – перебиваю я, даже не пытаясь скрыть возмущение. – Поверить не могу, что слышу это от тебя. Впустить бурю в Уппур раньше срока против правил. Ваша склока с Ириду переходит границы! Она слишком напоминает человеческие размолвки…

– А ты не думал, брат, что мы не так уж от них отличаемся? – перебивает Эа.

– От кого – от смертных? Сестра, ты ума лишилась за своими трактатами? Мы великие боги!

Она снисходительно улыбается. В солнечном свете разноцветные глаза ее облика ярко блестят – пожалуй, даже красиво.