Книга Мастер и Воланд, страница 40 – Артур Самари

Жизнь супругов стала скучной: они уже не могли часто приглашать друзей, как бывало раньше. Денег едва хватало на жизнь. Зато друзья являлись со своими скромными угощениями, кто с вином, кто с конфетами или пирогами. Им хотелось поддержать друга, талантливого автора, смелого человека, которому удалось сделать немыслимое: в самом главном театре страны поставить пьесу о белогвардейцах, хотя чекисты еще продолжали искать людей, которые служили в «Белой армии», и сажали ихили расстреливали. Булгаков всегда был рад гостям. Иногда он читал им главы из нового романа о Сатане. Пусть все знают, говорил он себе, что это мистический роман о дьяволе, а не о Сталине, пусть интеллигенция Москвы знает, что знаменитый автор жив-здоров и пишет такой фантастический роман. Булгаков верил: он добьется разрешения на ее публикацию, и публику нужно готовить сегодня. Все слушали с интересом.

Роман писался тяжело из-за сложной композиции. Нужно было много времени для развития фантазии. Ко всему прочему следовало шлифовать содержание, чтобы замысел романа оставался завуалированным. Пока его читаешь по главам, сложно понять замысел. Булгаков надеялся: замысел начнет проявляться с прочтением всего романа, и то – для умного читателя. И в этом ему помогут не только знания, но еще и чувства, которые подтолкнут читателя в нужном направлении. Именно такую хитрость он использовал в «Днях Турбиных», хотя «Белую гвардию» – о белогвардейцах, бежавших во Францию – так и не пропустили. Станиславский еще не терял надежды поставить ее в своем театре. Об этом же мечтали и актеры.

На другой день, сидя в кабинете за столом, Булгаков завершил пьесу по повести Пушкина, и занес ее главному режиссеру. В это время за круглым столом сидели два его заместителя и что-то обсуждали с чашками в руках. Писателя пригласили к столу. Булгаков передал Станиславскому папку и сразу заговорил о «Белой гвардии».

Станиславский протянул ему чашку чая и сказал:

– Вчера с цензорами мы обсуждали эту Вашу пьесу. Они согласны, но предлагают сократить и сделать из нее забавную историю наших эмигрантов, которые бежали на Запад от Советской власти и там вкусили буржуазный образ жизни, который надо показать в уродливой форме. Вот в таком виде он может выйти на сцену. От такого предложения я сам отказался, да и Вы будет против.

– Это же глумление над произведением, и к тому же ложь.

– Я буду говорить еще с Бухариным, хотя его положение… Это всё, что я могу сделать. Михаил Афанасьевич, не подайте духом. Если этот роман появится на сцене, он будет иметь такой же успех, как «Турбины». Я буду молиться, чтобы это случилось, – и, тяжело вздохнув, он протер свое пенсне платочком и снова нацепил на лицо.

– Михаил Афанасьевич, – обратился один из сидящих – Кривощеин, который был поставлен от партии, чтобы следитьза работой артистов, – почему бы Вам не написать пьесу о рабочем классе, о героическом труде на заводах? Такая пьеса нам очень нужна. Получите хороший гонорар, дачу в Переделкино, войдете в состав Союза писателей, Вас будут приглашать в Кремль, о Вас будут писать газеты.

И тут Булгаков его прервал:

– Обо мне и так много пишут, уже около трехсот статей, и все они гадкие и неправдивые.

Кривошеин будто не слышал писателя и продолжил: