Книга Шоколадница в Академии магии, страница 81 – Татьяна Коростышевская

Арман де Шанвер стоял на возвышении в ряду своих товарищей. Его лицо выражало вежливую скуку, янтарные глаза скользили по зале, ни на ком не останавливаясь.

Вчерашние царапины с безупречного лица исчезли. Неужели его сиятельству хватило магических сил на лечение после того, как он проклял несчастную Катарину? Или проклятие было слабеньким? Так почему мне ночью не удалось ни на минуту сомкнуть глаз? Может, нервы? Или,что скорее, заклинание было отложенным. В один ужасный момент оно сработает, и вуаля – Шоколадница выпустит павлиний хвост прямо в учебной аудитории или закукарекает в библиотеке.

Я украдкой зевнула. К счастью, времени, чтоб мучиться ожиданием «ужасного момента», у меня не было – много дел.

После завтрака, пользуясь тем, что библиотека еще не была готова открыть двери студентам, я посетила галерею Перидота, купила приличные чулки, приценилась к добротным папкам-паспарту, обтянутым сафьяном, решила не шиковать и ограничилась мотком бечевки и шилом.

Конспекты требовалось привести в порядок, чем я и занялась, устроившись на холодной каменной скамье у двери канцелярии в ожидании мэтра Картана. Факел, закрепленный в стене, чадил, но давал достаточно света. Скоро у меня уже были две аккуратные тетрадки – по консонанте и магической географии, изначальный бесконечный лист, девственно чистый (его подшивать я побоялась: а вдруг он от этого перестанет размножаться!), и еще один листок – испещренный набросками с двух сторон черновик. Проблема магической бумаги состояла в том, что написанное на ней невозможно было стереть никаким способом, также ее нельзя было порвать. Эмери говорил, что только огонь уничтожает магическую бумагу, и что раз в год студенты жгут конспекты в специальном костре. Но это произойдет только в последний день весны, перед самыми каникулами.

Кстати, а написать письмо маменьке на магической бумаге будет прилично? Или попытаться отыскать лист обычной? В Заотаре она есть? Нужно спросить Купидона.

Я повертела в руках черновик. «Донасьен Альфонс Франсуа барон де Дас, дражайший посмертный почетный синьор…» – было написано внизу. Это я в портшезе развлекалась, пока ждала освобождения, а потом заснула, так и не придумав чем продолжить обращение. Теперь под обращением стоял жирный вопросительный знак, оттенок чернил отличался. Барон мне ответил? Схватив перо, я вывела: «Монсиньор, вы здесь?» Подождала. Сначала на бумаге возникла точка, превратившаяся в черточку, потом еще одна черта, и еще. Пунктирная линия дошла до края страницы, я перевернула лист. Черточка, черточка, невидимое перо описывает круг, заключая в него один из мудрических знаков, то есть, мою жалкую попытку мудру изобразить.

– Не понимаю, – шепнула я.

– Что вы здесь делаете? – требовательный мужскойголос заставил меня подпрыгнуть.

Ректор Заотара, не почетно-покойный, а вполне живой монсиньор Дюпере возвышался у двери. Факел отбрасывал на нее тень мужской фигуры с птицей на плече. В реальности птицы не было. Фамильяр? Снежный ястреб?

– Монсиньор, – я вскочила на ноги, поклонилась. – Катарина Гаррель ожидает мэтра Картана.

– Он занят, мадемуазель, руководит дознавательной комиссией.

И ректор распахнул дверь, чтоб войти в канцелярию.

Я чуть не расплакалась. Занят, конечно, сейчас все заняты. А что делать мне?