Книга Нелюбимая жена-попаданка для герцога, страница 73 – Ульяна Соболева

— С моей харизмой? Они мне ещё и торт принесут:

— Да уж. Торт из чеснока и святой воды.

Василиус, довольный, снова улёгся.

— Только не говори, что у тебя нет страха. Я же тебя насквозь вижу. Глаза у тебя как у кошки, которую ведут к ветеринару.

Я вздохнула. Долго. Глубоко. Глаза прикрыла.

— У меня нет времени на страх, Вась. Он — как горячка: если поддаться, сожжёт всё к чёртовой матери. А если сжать зубы и лечить — может и выживешь:

— НУ. — лениво протянул кот, — тогда, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— Всегда. — Я снова глянула в окно. Столица была всё ближе. — Или хотя бы делаю вид.

— Вот этого я и боюсь.

Столицу видно было издалека — серый венец башен, обвитый лёгкой дымкой и высокомерием. Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее она напоминала мне пациента на грани лихорадки: величественная, но уже начинающая потеть тревогой. За воротами кареты я чувствовала, как сгущается воздух — тот особый сорт напряжения, который витает в местах, где много власти, мало совести и слишком много золота.

У въездной арки нас остановили гвардейцы. Лица у них были как у людей, которых держат на диете из ржавого хлеба и строгих приказов. Один из них шагнул вперёд, по привычке ожидая, что перед ним сейчас окажется очередная восклицательная особа с визгом «Я к Его Величеству по зову сердца»

— Имя, цель визита, — отрывисто бросил он, заглядывая в карету с таким выражением, будто искал там контрабанду, а нашёл кота, который демонстративно зевнул ему в лицо.

— Герцогиня Вайнерис. Вызвана по королевскому приказу. И нет, не на бал.

Он открыл рот, чтобы сказать что-то важное и внушительное, но тут заметил печать на письме, которую я аккуратно демонстрировала — и замолчал. Руки резко прижались к груди, он поклонился, как будто от этого поклона зависела его надбавка к жалованью.

— Простите, миледи. Проходите. Вас ждут у внутренних ворот.

Карета снова тронулась, и чем глубже мы въезжали, тем тише становилось внутри.

Даже Василиус, обычно мастер ехидных комментариев, на этот раз молчал свернувшись клубком у меня на коленях. Или он просто затаился, ожидая, когда появится повод сказать своё "А я говорил".

Во дворце было прохладно. Слишком много мрамора, слишком мало живых лиц.

Нас встретили вестники — из тех, кто носит камзолы и выражения лиц, как у людей которых научили улыбаться строго по расписанию. Меня проводили по коридорам, мимо бесконечных гобеленов, бронзовых бюстов и портретов предков, каждый из которых глядел так, будто лично участвовал в казнях и заседаниях.

— Его Величество ждёт, — произнес один из них, делая приглашающий жест:

— Он же болен, — заметила я. — Как он может ждать?

— Это... фигура речи, миледи.

Я приподняла бровь и пошла дальше. Фигура речи. Фигура власти. Фигура — моя, в этот момент, в дверях королевских покоев.

Знаешь, когда впервые входишь в покои умирающего короля, ожидания обычно такие: мрак, золото, трагедия, драма. А на деле — запах. Тот самый, липкий, вязкий, как заваренный в киселе страх. Ладан вперемешку с потом, жаром и чем-то ещё вроде королевского величия, которое, кажется, пытается испариться сквозь щели в дубовых створках. И не успевает.

На кровати, заваленной подушками, шелками и, прости меня, Господи, десятью видами недействующего благородного лекарства, лежал Его Величество. Король.