Книга Где распускается алоцвет, страница 150 – Софья Ролдугина

«Неужели не получилось?» – промелькнуло в голове.

На секунду – неимоверно долгую – Костяной просто застыл. А потом качнулся вперёд, свесился… и потёк, потёк, как тающий снег.

Прямо в мешок.

Через полторы минуты всё было кончено.

Дрёма хорошенько затянул завязки, прислонил ненужный уже посох к яблоне и отёр испарину со лба.

Альку до сих пор трясло, как ни странно, словно битва была ещё в разгаре.

– Всё будет хорошо, Алика, – улыбнулся Дрёма. Потом похлопал по мешку: – Эту штуковину заклинал даже не я, а лично мой учитель, тут даже лихо можно удержать. И, кроме того, мы испытали мешок на проклятом золоте – работает, скрывает. Так что осечек быть не должно.

Прочитав кучу профильной и такую же здоровенную кучу фантастической – конечно, исключительно по работе! – литературы, Алька приобрела твёрдую уверенность, что после таких слов обычно случается резкий поворот, и всякое действие переходит в свою противоположность… Но Дрёма был так уверен, так спокоен и весел, что она поверила ему на целую минуту.

…пока мешок не задёргался – и не полезли кости из-под земли.

Сначала показалось даже, что это бутоны подснежников, хрупких, почти сказочных цветов. Всюду, насколько хватало глаз – белые ростки, словно нежные восковые лепестки, такие хрупкие и уязвимые с виду… Вот только там, где они прорастали, земля покрывалась изморозью, а трава чернела, и даже васильки – живучие, почти вечные – бурели и иссыхали.

Первым опомнился Дрёма.

– Крес, живо в дом, тащи живой огонь сюда, – распорядился он. Кости тем временем прорастали уже под порогом, как поганки; обережные знаки выцветали с каждой секундой, ступени проседали и перила крошились, как трухлявая гнилушка. – Тихон, на позицию. В случае угрозы – хватаешь гражданских и уносишь… Вот леший!

Мешок задёргался сильнее, и Дрёма снова подхватил посох, так и не договорив. Но все остальные и без того знали, что делать. Сияна достала из поясного кошелька горсть белёсого порошка – похоже, соль пополам с золой – и кинула прямо на мешок, а потом снова затрезвонила в колокольчик. Дрёма широко повёл посохом, точно наматывая на него лунный луч; камень мягко засиял, и глаза засветились тоже, тем же чистым, холодным оттенком голубоватого серебра.

– Что мертво, то лежит покойно! По слову моему – замри! Замри!

Каждой фразой он поднимал посох и ударял им о землю. Кости вроде замерли, перестали расти… Но Алька видела, как бледнеют символы на мешке, и чувствовала, какой ненадёжной стала почва под ногами, точно болото: сверху – тонкий-тонкий слой, а под ним – хлябь. Ещё немного – и разверзнется бездна, и ухнет туда весь дом целиком, с васильками, с обережными знаками, вместе с баб Ясей и с Велькой.

«И зачем мы их только втянули в это… Костяной сейчас ощущает себя в ловушке, ему нечего терять, – подумалось вдруг, и в горле резко пересохло. – Сражаться он будет отчаянно… Да и до равноденствия рукой подать, а это срок, после которого зима набирает силу. Мы вообще-то победим?»

А потом она увидела в небе – рядом с луной – алый росчерк.

И решилась.

– Эй, мешок с костями, волчья сыть! – крикнула она. – Вон твоё, у меня – давай-ка за мной!

…и надела кольцо на палец.

Оно немного соскакивало поначалу, а потом село как влитое. Стараясь не глядеть на Дрёму, ошарашенного и в кои-то веки злого, Алька подхватила кочергу – и побежала прочь со двора, подальше от города, к лесу, к холмам.