Книга Эринии и Эвмениды, страница 69 – Риган Хэйс

Мама говорила не оборачиваясь, внимательно смотря на дорожную полосу и встречные машины. Она всегда была так прилежна, так аккуратна; короткие волосы красиво уложены и подвиты к концам, обрамляя лицо в форме сердечка, а костюмы и закрытые платья она подбирала со вкусом, не пряча осиную талию. Ведя беседу, она никогда не повышала голоса и не переходила на колкости и обвинительный тон, даже если собеседник пытался вывести ее из себя. Ей словно были незнакомы такие чувства, как ненависть или зависть, злость или обида. Во всем мама демонстрировала какую‑то непостижимую сдержанность и, конечно же, пыталась привить ее мне.

Но я росла разочарованием. Даже для самой себя.

Знала ли ты об этом, мама? Могла ли предположить еще тогда, какой я стану?

Мне было десять, и я уже познала жестокость сердца. Видела мама во мне зачатки будущей эринии или нет, но тогда она ни словом не попрекнула меня. Ей нужны были прямые ответы, и я постаралась не увиливать и не утаивать правды.

— Дженна меня обидела. Она сказала кое-что очень… колкое, что задело меня. Вот я и среагировала.

— Среагировала? Ты это так называешь? — переспросила мама, чуть повернув ко мне голову.

— Да. На большой перемене, когда нас обычно выводят на прогулку, я взяла камень и кинула в нее. Ты ведь видела синяк.

Это если опустить подробности. А если покопаться в памяти, то я угодила Дженне прямо в глаз.

Мама смолчала, да и что тут скажешь? Сложно радоваться, глядя, как твое чадо избирает совсем не путь праведности, к которому ты его подталкивал.

— У нее сильно глаз распух, ну ты и сама видела. Но она так плакала, словно я его выколола.

— Это, должно быть, и правда больно, Би. Хорошо хоть, основной удар пришелся по кости под бровью, а ведь могло и глаз выбить. Ты понимаешь это?

Конечно, я понимала. Мне только хотелось снизить градус своей вины.

— Сам по себе этот поступок недопустим, понимаешь, пчелка? — Мама расстроенно вздохнула и повернула за угол. — Какая бы злость ни кипела внутри, каким бы словом нас ни обидели, мы не должны поддаваться чувствам, давать волю гневу, ярости и жестокости. Чем же таким она задела тебя?

— Да неважно. Не хочу этого произносить, — буркнула я, уберегая мамины уши от сквернословия Дженны. Но в голове назойливо крутились мерзкие словечки, выплюнутые мелкой задавакой и окрашенные в черное, как грязь. Сейчас их уже и не вспомнить, но в тот момент они глубоко ранили меня и затронули честь моей семьи.

— Что ж, я уважаю твое право, не говори, — примирительно сказала мама, проезжая по спальному кварталу. Дом был уже недалеко, но дождь закрывал мне весь обзор. — Просто пообещай мне, что никогда больше не позволишь себе совершать такие вещи, что бы ты ни услышала, хорошо? Помни, что Господь видит все наши деяния и воздает за них, как за хорошие, так и за плохие. У каждого действия есть последствия. Нам не следует гневить Бога и не стоит выпускать наружу все темное, что иногда сидит в нас. Так ты мне пообещаешь?

Тогда я еще боялась божественного гнева и потому, конечно же, пообещала. Мама удовлетворилась моим обещанием и притормозила на парковке у дома. Когда она повернулась ко мне, на лице уже поселилась робкая улыбка — знак, что она не будет держать зла и все простит.

Я была еще ребенком и не знала, сколько трудностей свалится на нее из-за моих неоднозначных поступков. И все же она любила меня, как и папа, и вела за собой лучшей из дорог, пока была жива.