Книга Хозяйка старой пасеки, страница 43 – Наталья Шнейдер

— Да, конечно. Вы очень много для меня сделали, и, как бы ни закончилась эта история, я все равно останусь очень вам благодарна.

— Думаю, все будет хорошо.

Я проводила доктора до его лошади, он взлетел в седло легко, словно молоденький. Отдыхать. Я грустно посмотрела на лошадок Вареньки и исправника. Они так же грустно — на меня.

— Пойдем, — вздохнула я, отвязывая смирную кобылку. — Раз уж твоя хозяйка здесь застряла…

— Я позабочусь о лошадях, — перебил меня знакомый голос. Стрельцов мягко — но так, что я и пикнуть не успела — забрал у меня поводья. — А вы ступайте, самое время для послеобеденного отдыха.

— Вам тоже нужен отдых, с утра носитесь туда-сюда.

— Я — мужчина, здоровый и крепкий, а вы — юная барышня, в которой, простите, непонятно в чем душа держится.

Кажется, это не было комплиментом. Но, прежде чем я нашлась что ответить, исправник обезоруживающе улыбнулся.

— В самом деле, Глафира Андреевна, стоит ли препираться из-за таких мелочей! Полагаю, скоро вернется ваш дворник, и я передам эту заботу ему, а если и нескоро — мне не впервой ходить за лошадьми. — Он потрепал по шее своего серого жеребца. — Я люблю их, и это меня нисколько не затруднит. Ступайте.

«А заодно дайте мне время осмотреться здесь как следует» — словно бы повисло в воздухе. А может, я додумала лишнего. В собственном доме я бы не позволила посторонним болтаться без присмотра, но здесь…

Здесь мне в любом случае придется довериться посторонним. С таким хозяйством не справиться в одиночку. Нужны работники. Нужны домашние слуги, хотя бы уборщицы… горничные, поправила я себя. Нужно привыкать мыслить понятиями этого мира. А раз без чужих мне все равно не обойтись, то почему бы не начать привыкать к этому прямо сейчас?

Я поднялась в «свою» комнату. При свете, льющемся из окна, она выглядела еще жальче, чем утром. Облупившаяся штукатурка, перекошенный комод, кровать — скорее нары из грубых досок, сундук под ними. На подоконнике — молитвенник, который сам распахнулся на молитве об усопших. По крайней мере, мне так показалось, прежде чем я попыталась вчитаться и строчки рассыпались на непонятные закорючки. Я тряхнула головой и подумала, что слишком устала, чтобы разбираться в этом.

Заглянула в комод. Льняное нижнее белье, довольно поношенное, и пара сорочек из фланели, наверное, на холода. Штопаные чулки, хлопковые и шерстяные, несколько чепчиков, фартуки и теплая шаль. В сундуке — валенки и тулуп; еще два платья, таких же заношенных, как и то, что на мне, разве что чистых — впрочем, некоторые въевшиеся пятна так и не отстирались. Одно черное платье. Я достала его, встряхнула. Должна ли я надеть траур после смерти последней родственницы? Никто мне ничего не сказал — но, судя по всему, и не скажет. Похоже, мне придется признаться и остальным в полной потере памяти и спросить Марию Алексеевну, как быть.

На самом дне нашлась шкатулка, размером с мою ладонь, не больше. В ней — несколько писем, разобрать которые я не смогла, и медальон. С двух миниатюр на слоновой кости на меня смотрели светловолосая молодая женщина в сильно декольтированном платье и мужчина, по виду старше нее лет на пятнадцать. Родители? Сама не зная зачем, я долго вглядывалась в лица чужих мне людей, прежде чем аккуратно вернуть медальон и шкатулку на место.