Книга По ту сторону, страница 40 – Инга Андрианова

— Какими еще плечиками?

— Самое большое место у ребенка — головка. А тебя порвали плечиками, — тарахтела сестричка, — Редко такое увидишь. Сейчас тебя помажу йодом… а вот и первый шовчик!

Я тихо взвизгнула.

— Ты обещала не дергаться!

— А можно я поскулю?

— Ну давай, скули, только не громко, я этого не люблю.

— Я не громко, я больше для себя.

— А, ну для себя, тогда скули!

И она наложила второй шов:

— Этот был самый большой, теперь два маленьких.

— И-и-и!

— Интересно ты скулишь, натурально так, просто заслушаешься. А теперь запоминай, — и она стегнула меня в третий раз, — сидеть тебе, кума, нельзя аж сорок дней! Будешь все время лежать или стоять. Кормить ребенка тоже будешь лежа. Наклоны, приседания там всякие категорически запрещены! Швы скоро снимут, и если остальное будет в норме, отпустят домой.

— Остальное — это что?

— Остальное — это вы с ребенком… Тебе твой врач все объяснит. Главное, поменьше вертись, чтобы швы не разошлись.

Последний стежок был неожиданным и быстрым.

— Чего ж ты не пищишь? — удивилась сестра.

— Ой! — взвизгнула я театрально.

— Ладно, будем считать это писком.

В палате было тихо: ни звука, ни движенья. Я подняла рубашку, положила руку на живот. Живот показался каким-то чужим, вялым и шершавым, а еще пустым. Чувство было странным и непривычным. Я прикрыла глаза и вдруг поняла, что до смерти устала. Я ощутила это так внезапно, что не успела даже лечь поудобней — сон сделался моим единственным и неодолимым желанием. Подумалось: никто и никогда еще не уставал так сильно, мгновение, и я смогу заснуть под пыткой. Я плавно соскользнула в омут, где измождение граничило с блаженством. Кровать стала мягкой и теплой, голова освободилась от мыслей, и нега разлилась по венам. Все в одночасье сделалось неважным. Все силы улетучились до капли, и эта пустота оказалась такой необъятной, что затянула меня внутрь. Долю секунды я балансировала на призрачной грани, потом на меня навалилась Вселенная, и тело с благодарностью прогнулось под ее тяжестью… Синяя бездна … Провал…

Когда я открыла глаза, меня ждал новый сюрприз — второе животное чувство за сутки. Здоровый хищный голод терзал мой желудок, сводил скулы, струился по жилам, разгоняя кровь и пробуждая инстинкты. Я облизала пересохшие губы и заскрипела зубами. Дверь палаты открылась, и санитарка втолкнула тележку. Боже праведный, мне снится рай — нам привезли еду! Кажется, впервые в жизни я проглотила овсянку с такой благодарностью к судьбе. И пускай приходилось жевать на боку, в тот момент я готова была глотать еду вниз головой.

Женщины на соседних койках стонали и охали, ругали кашу, кряхтели и вздыхали словно старые тюлени.

— А ты молодец! — улыбнулась румяная толстушка, — поступила последней, а родила раньше всех.

— А мы следом за тобой, — подхватила кореянка.

— А я вас всех проспала, — улыбнулась я виновато.

— Еще не всех — час назад увезли новенькую. Наверное, уже родила.

Не успела она договорить, как в палату въехала каталка, а на ней совсем юная девочка со смешными косичками.

— Три шва, — грустно сообщила новенькая, — Девчонки вы уже кормили? Мне сказали, кормить будем лежа.

— Кормить еще не приносили, — ответила кореянка и хитро сощурилась, — вообще-то мне можно сидеть — меня не шили.

— Я первого рожала без разрывов, — вздохнула толстушка, — а сейчас порвалась. Да не переживай ты так, все расскажут, все покажут, голодными наши дети не останутся.

В тот день детей не принесли, раздали только письма от родных и передачи, объяснили распорядок дня, ответили на дежурные вопросы.

Митька прислал мне длинное письмо со словами поддержки, где между строк читалась легкая ирония по поводу несбывшихся надежд. Из этого письма я поняла, что Митька в тайне ждал дочку. Люся Николаевна передала мне отвар из шиповника и творог со сметаной. Я открыла банку, запустила в нее ложку… и опомнилась, когда на дне не осталось ни капли. «Удивительная все-таки женщина, моя свекровь! Как она узнала, что больше всего на свете мне хочется сладкого творога, и кто ей сказал, что нет ничего вкусней отвара из шиповника?»

Я стояла у окна и скучала по дому, по Митьке, по дочке, а с небес все струились студеные слезы, оставляя на стекле короткий зыбкий след. Митька и Люся Николаевна вынырнули из темноты и остановились в желтом квадратике света. Я помахала им рукой. Митька заметил меня, помахал в ответ и начертил в воздухе большое сердце. Покончив с сердцем, он затеял смешную пантомиму на тему «напиши мне письмо, хоть две строчки всего». Он прыгал и размахивал руками, я пожимала плечами, смеялась и кивала, а свекровь что-то громко кричала про молоко. Было грустно и весело, а еще немного тревожно.

Я смотрела на Митьку и думала о своем. Мне предстояло многому научиться: кормить ребенка, пеленать его, купать и укачивать. Какой я стану матерью? Что нового готовит мне судьба, достанет ли мудрости не повторять ошибок собственных родителей?

Когда мои гости ушли, я легла в кровать и тихо задремала. Проснулась ночью от нестерпимой жажды: в горле пересохло, язык жгло огнем. «Ну все, допрыгалась — продуло из окна!», — с этой безрадостной мыслью я поднялась с кровати, огляделась: металлическая спинка крана блестела в лунном свете. Я дошаркала до умывальника, ухватилась за вентиль, но повернуть не смогла — рука не слушалась, ходила ходуном, все тело тряслось как в лихоманке, осилить кран никак не получалось. Я плюнула на водопой и поплелась на пост. Услышав шаги, дежурная сестра оторвалась от книжки:

— Чего не спим?

— Трясемся, пить хотим, — простучала я зубами, — а еще боимся пневмонии.

Сестра поднялась со стула, положила мне руку на лоб, потом на грудь, усмехнулась, налила из чайника воды, протянула стакан со словами:

— Смотри, не облейся! Попьешь, ляжешь спать, а завтра я скажу врачу, что у тебя пришло молоко. Будешь сцеживаться.

— Буду что? — пробулькала я.

— Видела, как корову доят?

— Корову нет, а козу видела.

— Тогда ты просто специалист, — рассмеялась сестра.

Ночью мне снилось, что я плаваю в бассейне, а по бортику бегает коза с жидкой острой бороденкой и жалобно блеет на воду. На рогах у козы болтается пустое эмалированное ведро и гулко стучит в такт копытам. Коза склоняется над водой, заглядывает мне в лицо и мяукает громко, протяжно…