Книга Париж в августе. Убитый Моцарт, страница 42 – Рене Фалле

Он мчался, не помня себя, в состоянии, близком к коме, которая передалась ему от Норберта.

Машина отлично держит скорость. Сигнал фарами. Норберт, старина. Здесь, ни до, ни после, перехожу на передачу ниже. Отлично исполнено. Погружаемся в ночь, все глубже и глубже. The night. La Notte. Die Nacht. Удивительная ночь. Наша вторая Родина — для всех. Да, Норберт, я спешу. Боже, посмотри на спидометр. Я лечу, как ветер. Не волнуйся, я не вернусь обратно, под дерево. Все будет хорошо, все будет отлично. Неделя отдыха. Ты в отпуске. Я направлялся в одно захолустье и заехал повидаться с вами. Ты мне сказал: «Останься на пару дней, а потом отправишься себе к морю. Сходим на рыбалку. Я дам тебе удочку». Я остался, чтобы доставить тебе удовольствие. Известно, что значит проводить отпуск со своей женой — это скука. Какой-то грузовик. В такой-то час. Не бойся, старина Норберт, я крепко держу твой драндулет в руках. Да, чтобы сделать тебе приятное. Потому что лично мне совсем не улыбалось жить с вами двумя. Я в большей степени, чем вы, вызывал у людей ухмылки. Они задавали себе вопрос: который же муж? Который же счастливый глупец? Над кем же стоит посмеяться? Да, Норберт, людям плевать, но тем не менее… Я предпочитаю встречаться с тобой наедине. Да ты и есть один, вот сейчас. Невозможно быть более одиноким. Кароль — зря здесь, я — напрасно думаю о тебе, ты — совершенно один. Еще пятнадцать километров. Легчайший ход. Гигантский слалом. Держу, малыш, держу, вот если она не выдержит, тогда посмотрим. Чертов Норберт! Я же никогда не видел тебя на больничной койке. Буду носить тебе в передачах апельсины, а ты их не любишь.

Чуть-чуть наклонившись вперед, он увидел в зеркале заднего вида светлые волосы Кароль.

— Он все также не шевелится?

— Нет.

— Глаза все также открыты?

— Нет.

Он услышал ее умоляющий шепот:

— Скажи мне, Норберт, скажи, скажи. Ну одно словечко.

Норберт чуть-чуть приоткрыл глаза.

— Он открыл глаза, Уилфрид! Скажи, Норберт, скажи мне что-нибудь.

Он опять закрыл глаза.

— Он не может говорить…

Да нет же, Кароль, Боже мой, я говорю. Я только это и делаю. Это ты не слышишь ничего. Я боюсь, Кароль, держи меня крепче. У меня нет больше тела. Я — воздушный шар. Я сейчас улечу. Мой голос заглушают, как радиоволны. Когда я встал на ноги, мои сапоги заскользили. Я поскользнулся. Это не моя вина. Я поскользнулся. Нет, Кароль, мне не больно. Когда нет тела — нет страдания. Ты увидишь, ты увидишь, ты увидишь. Я поскользнулся. Но, не плачь больше, пожалуйста. Я хочу спать. До скорого, дорогая, дорогая, я устал. Дай мне поспать, пожалуйста, оставь меня.

— Уилфрид?

— Да?

— Похоже, он спит.

— Да, Кароль, все будет хорошо. Мы скоро приедем.

Там, внизу, горел огнями город. И этот свет означал вечерние трапезы. Люди ужинали. И как они могли есть в такой момент? В эпоху штыковых ружей солдатам запрещали есть перед атакой. На полный желудок штыковые атаки гораздо опаснее. Люди поедят — и умирают. Штык всегда беспощаден.

— Я поскользнулся.

— Норберт! Норберт! Вы слышали его, Уилфрид? Он сказал: «Я поскользнулся»!

— Если он говорит, значит, все в порядке.

— Скажи еще, Норберт. Уилфрид, он шевелит губами!

Да, но где же больница? Нет, это мэрия. А это казино. Больницы никогда не бывают освещены.

План города. На первом перекрестке вы сворачиваете направо, потом, на втором, налево. Статуя на площади. Короткая тень на шоссе. Второй — налево, первый — направо. Идет поезд, окутанный своим же дымом.

— Мсье, мсье! Будьте добры, где больница?

— А я не знаю. Понимаете, я здесь в отпуске…

Они в отпуске и не знают где находится больница. Они живут и не знают, где притаилась боль. Больница!..

Уилфрид, который до сегодняшнего дня оберегал свой покой, теперь беспомощный мчится по этой дороге. Десять минут они колесили по городу. В довершение всего Кароль плакала.

Наконец у Уилфрида появилась возможность действовать, всполошить всех санитаров и санитарок. Хирург ужинал. Дежурный врач ужинал. А Уилфрид не хотел есть.

Врач склонился над Норбертом, которого наконец уложили на кровать. Не поднимая головы, он проговорил вполголоса:

— Вы его жена, мадам?

— Да.

— А вы, мсье?

— Один из его друзей. Он упал на камни.

— Он говорил что-нибудь?

— Он сказал только: «Я поскользнулся».

— Да, да, да…

Отупевшим взглядом они следили за врачом, который бесконечно долго наполнял шприц. Сделав укол, он посмотрел на Кароль, посмотрел на Уилфрида.

— Идите, ему надо отдохнуть.

— Я останусь с ним, — сказала Кароль.

Потихоньку врач сделал Уилфриду знак выйти вслед за ним в коридор.

— Вы его друг, мсье?

— Да.

— А эта женщина его жена?

— Я вам уже сказал.

Врач потер нос.

— Я вынужден сообщить, что он безнадежен.

Уилфрид побледнел.

— Безнадежен?

— Да, мсье.

— Но… укол?

— О, укол… Это просто для того, чтобы сделать хоть что-нибудь. Ничего невозможно предпринять. Ничего. Обширные переломы у основания черепного свода. Возможны церебральные повреждения. Кстати сказать, он мог бы умереть на месте.

Уилфрид все больше и больше наваливался на стену. В ушах у него шумело.

— Он может прожить еще час-два. Или две минуты.

— А… а нельзя его прооперировать?

— Нет, мсье. В таком состоянии ничего нельзя поделать. Впрочем, даже если попытаться, все равно это будет бесполезно. Итак, он упал на камень?

— Да. Мы были на рыбалке.

— На рыбалке…

Он закурил, не глядя больше на Уилфрида.

— В подобных случаях административное расследование усугубляет горе вдовца или вдовы. Это очень прискорбно.

Уилфрид выпрямился.

— Административное расследование?

— Да, мсье. Даже по поводу самоубийства проводится расследование. Когда кто-то умирает, всегда возникает вопрос: почему?

— Но почему расследование?

— Извините, мсье, это не моя компетенция.

Врач замолчал и поспешил удалиться. Уилфрид проводил его глазами до конца этого белого, как холодильник, коридора.

Норберт вот-вот умрет. Умрет. Идиотство. На рыбалке не умирают. Смешно. Расследование. Почему он говорил о расследовании? Ах, да, конечно! Скоты… Глупцы… Ведь это умирает не Норберт, а муж Кароль… Муж… Муж…