Онлайн книга «Аустерия»
|
— А где сестра Шимона? — спросил старый Таг. — Не знаю. — Бедная душа. Будет теперь бродить по лесу. — Солдаты ее схватят. Умрет с голоду. — А Шимон? — Если его не поймали… Во дворе было тихо. Жены хасидов примостились под стеной дома. Как птицы перед дождем. Только высокая в бархатном платье, затканном золотыми звездочками, в кружевной шали на плечах ходила по двору и, укачивая ребенка, тихо напевала: Вырастешь, евреем станешь, А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, Миндалем-изюмом будешь торговать, А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, Лавку с молоком и медом будешь держать, А-а-а… Песня оборвалась. Из аустерии вывалились хасиды. Все разом, как шмелиный рой. Хороводом, держась друг за друга. В незастегнутых лапсердаках с развевающимися полами, круглых шляпах и белых чулках. Спереди болтаются шерстяные нитки. [55] Глаза полузакрыты — еще толком не проснулись; темные губы готовы кричать, петь или молиться. Цадика вели под руки двое: самый высокий, ростом с фонарный столб, с лицом белым, как кусок полотна с дырками на месте глаз и рта, и самый красивый, с золотыми завитками пейсов. Рыжий хлопнул в ладоши. Подбежал к порогу сеней и стал пятиться, размахивая руками, расстилая невидимый половик у цадика под ногами, едва касающимися земли. Цадик — голова опущена, лицо утопает в окладистой, во всю грудь, бороде — не открывал глаз. — Тихонько! Тихонько! — кричал рыжий. — Что за спешка! Зачем его разбудили? Надо быть железным, чтобы все это выдержать. Вы только посмотрите: он чуть живой! Кто его разбудил? — Какая разница? Я его разбудил, он его разбудил, все его разбудили, — сказал самый высокий, с лицом белым, как кусок полотна с дырками на месте рта и глаз. — А зачем? — спросил рыжий. — Это уже не вопрос. Горит, как-никак! — Ну так что? — На все есть благословение, на все есть молитва… — начал кантор, сын кантора. — Ты не вмешивайся, — отстранил его рукой рыжий. — Я бы хотел знать, близко горит или далеко? — спрашивал самый высокий с белым лицом. — Ну а если близко, допустим, что близко, хотя не близко, так надо сразу будить цадика? Он что, пожарный? А я? Меня уже нет? Меня уже никто не спрашивает? Уже? Конец? Вперед выступил юнец с едва пробившимся пушком на лице: — Почему нельзя было будить нашего цадика? А когда же его будить, если не тогда, когда душе грозит опасность? Ясно ведь написано… — Ты! — Рыжий ткнул его пальцем в грудь. — Ты еще под стол пешком ходил, когда я уже давно знал, что написано. И ты меня хочешь учить? — Ничего я не хочу, ничего я не думаю, я и не собирался вас учить… — Ну, ну, ничего страшного, — вмешался тощий, с проволочной бородой торчком. — Можно спросить почему. Каждый может спросить… — Почему? — подмигнул самый красивый. — Когда человек начинает спрашивать «почему», это уже нехорошо. — Ладно, — кивнул рыжий. — Мне не трудно ответить. Вы спрашиваете «почему». У меня есть семьдесят семь ответов, но я дам только один. Я не скажу, что цадик — тоже человек, и не скажу, что после такого дня, как вчера, он должен отдохнуть, как любой простой смертный, — что уж говорить о нем, когда в нем один только дух; и я не скажу, что его силы — это наши силы, и пока Бог дает ему силы, силы будут даны и нам; но также я не скажу: а что может сделать наш цадик… Короче, — рыжий провел пальцами по усам и коснулся уголков рта, — «начало мудрости есть страх перед Богом», это прежде всего, а во-вторых, — обратился он к юнцу с едва пробившимся пушком на лице, — дать сюда стул, быстро! Хасиды переглянулись. — Я! Я! — заныл мальчик с впалыми щеками и глазами на пол-лица. Тот, которому приснилась голая женщина. — Иди! Иди! — подтолкнул его безбородый юнец. Цадик вздохнул. Рыжий приблизил ухо к губам цадика. — Что? Что? Что? Цадик зашевелил губами. — Да! Да! Ребе! Рыжий взял цадика под руку и повел. Другие хасиды пошли следом. Кантор поколебался немного, но тоже заковылял в сторону сада. Мальчик с впалыми щеками тащил стул. — Дай, — бежала за ним Ленка, — я тебе помогу! — Иди! Иди! — отбивался испуганный мальчик с впалыми щеками и глазами на пол-лица. Соловейчик кричал издалека сапожнику Гершону: — А! Благословен будь пришелец! — Вернулся, — объяснил старый Таг. — Можно сказать, с того света. — Соловейчик потрепал Гершона по плечу. — Можно сказать, — согласился сапожник Гершон. — И что там видно? — язвительно продолжал Соловейчик. — Много чего! — Казаки есть? — Есть. — Разъезжают на конях? — Да! — Да поглотит их земля! Хасиды возвращались из сада. Бормотали благословение на омовение рук. Вытирали влажные от росы ладони о полы лапсердаков. — Есть стул! Есть стул! — Мальчик с впалыми щеками и глазами на пол-лица подбежал к рыжему. — Да ты у нас умник! — сказал ему рыжий и ущипнул за щеку. Цадик размахивал рукой, будто искал что-то в воздухе. — Уже! Уже! — успокоил его рыжий. Полез цадику в карман и вытащил большой красный платок. Цадик чихнул. — Много здоровья и сил, — сказал рыжий. — Долгих лет жизни, — сказали хасиды. Цадик взял платок и высморкался. Сел на стул. — Близится время утреннего Провозглашения. — Рыжий склонился над стулом. — Велик наш Бог! — радовались хасиды. — Да будет этот день не хуже вчерашнего! — сказал самый красивый, с золотыми завитками пейсов. — Аминь! Цадик пошевелил губами. — Тихо! — Рыжий зажмурился и потряс головой. — Цадик сейчас что-то скажет. С Божьей помощью мы удостоимся услышать голос. Цадик поерзал на стуле. — Блаженство быть евреем. Рыжий хлопнул в ладоши: |