Книга Крепостная, страница 7 – Марьяна Брай

— Куда идти-то? – только и осмелилась спросить я и почувствовала, как за моей спиной кто-то возник и, подхватив под руку, как Фирс, старуху, подтолкнул на крыльцо.

— Ты кто? – спросила я, увидев снова эту заполошную тощую девку в белом платке. Большой рот ее все время был приоткрыт, словно слова в нем набирались во время выдоха прямо из легких и торопились выскользнуть наружу. Нос так густо был усеян веснушками, а глаза сияли такой синевой, что выглядела она как нарисованная, а от этого еще смешнее.

— Надя, ты и правда мертвая, видать. Девки речные, русалки тебя успели, поди…

— Да чё вы тут все несете? Кто ты такая? Где мои ноги? – тараторила я, пока она поднимала меня, проводила по светлой большой избе. Мы и проходили сквозь комнаты, и проходили, будто у дома не было ни конца ни края.

— Глаша я, Гланя. А ноги тут. Я бы заметила, коли без ног ты была. Хвоста нет. С хвостом тебя Домна Пална ни вжисть бы в дом не пустила. Прямо там палкой бы ухайдакала и в реку обратно скинула… Или собакам, поди, на корм можно русалычье мясо – т… тьфу, отнеси Господь…

— Помолчать можешь? Голова и так гудит, как котел, - только чтобы остановить поток слов, льющийся изо рта этой странной Глаши, я заставила себя говорить.

Когда она затащила меня в малюсенькую, размером в длину кровати, комнату и принялась стягивать мокрую юбку, я обомлела и не смогла сказать больше ни слова. На стене висело маленькое, круглое, сантиметров пятнадцать в диаметре, зеркало. В нем отражалась не я. Глаша,снующая за моей спиной с тряпкой, старательно вытирающая меня, была такой, какой я видела ее своими глазами. А я нет!

Потом Глаша принесла чай и на блюдце кривой, будто камешек, кусочек сахара. Я бросила его в чай, и она вылупила глаза, но промолчала.

Я молча прихлебывала горячий, сладкий и пахнущий иван-чаем напиток, а девка рассказывала, как мы стирали, а потом она голову подняла, а я уже плыву по Уралу.

— Урал? – переспросила я.

— Река-т. А как ишо? Урал и есть, - ответила Гланя, хмыкнув.

Говорить и спрашивать я боялась. Когда попросила телефон и вызвать врача, Глаша расхохоталась. Из сказанного ею поняла только, что нам с ней никакого врача не светит. А коли умрем, дай Бог, чтоб отпели.

Так и просидели мы в комнатушке размером два на три до темна. Ночевать Глаша осталась со мной, поскольку так велела Домна.

Глаша рассказывала о нашей с ней стряпне, о том, как мне повезло стать помощницей барыни и жить с ней в доме, учить буквицы, читать. О том, что Бог любит и призирает сирот. Я решила, что я сплю. А старуха, видимо, была полноправной хозяйкой в моем сне. Только я не собиралась играть в их странную игру, какой бы сумасшедшей и опасной она ни была, эта Домна.

Глаша иногда выходила, чтобы фыркнуть на кого-то. До меня доносились ее слова, что, мол, слаба я еще, что как очухаюсь и сама выйду.

Когда она вышла, решив, что я заснула, я встала и подошла к зеркалу. Хорошенькая, чуть курносая девчушка смотрела на меня огромными, полными страха глазами. Тонкая, почти протертая до дыр ночная сорочка до пола не скрывала, а будто подчеркивала худобу: острые плечи, локти, колени выделялись при каждом движении.

В свете закатного солнца, струящемся через небольшое оконце, комната казалась каким-то волшебным шкафом. Узенькая кровать с железным трубочным изголовьем, деревянный табурет с отверстием в сиденье. Полы под половиком чистые и свежие, будто доски только-только остругали и постелили. Пара платьев, висящих на стене, походили на театральные костюмы: широкие юбки из плотного батиста, лифы, прошитые лентой от закрытой шеи до пояса. Одно синее, второе горчичного цвета. На полу туфельки на кожаных каблучках, а под кроватью… лапти!