Книга Эхо древних звёзд, страница 39 – Charmonium

Лео протянул руку, чтобы коснуться её волос, но остановился на полпути. Сейчас любое прикосновение может быть воспринято неправильно. Вместо этого он просто смотрел на Лиру, запоминая каждую деталь этого момента. Потому что знал – завтра всё будет по-другому. И послезавтра тоже.

Но одно оставалось неизменным – Лео действительно любил её. Даже если она не готова услышать это сейчас. Даже если никогда не будет готова. Потому что настоящая любовь не требует ответа. Она просто существует. Больше, чем физическое влечение. Глубже, чем дружба. Сильнее, чем страх быть отвергнутым.

И лежа там, в темноте технического коридора, он принял решение: будет ждать. Сколько потребуется. Потому что некоторые вещи стоят того, чтобы подождать.

В детской комнате всегда горел свет. Не теплый, уютный свет настольной лампы с мягким абажуром – нет, холодный, режущий глаза свет люминесцентных панелей. Родители считали, что именно такое освещение "стимулирует мозговую активность". Маленький Кайрос сидел за столом, расчерченным на идеальные квадраты для удобства геометрических построений, и решал задачи. В четыре года он уже знал таблицу умножения до ста. В пять мог просчитать вероятности простых событий. В шесть начал изучать основы теории чисел.

Мать, высокая стройная женщина с безупречной осанкой, каждое утро составляла план его занятий. Отец, инженер-конструктор с репутацией ниралийца, не терпящего глупости, лично проверял выполнение заданий. Их дом был полон книг по математике, физике, программированию. Обычные детские книжки со сказками исчезли еще до того, как Кайрос научился читать.

– У тебя уникальный дар, – говорила мать, поправляя его тетрадь с формулами. – Ты должен развивать его.

Она произносила это так, будто сообщала диагноз, от которого нет лекарства. А может быть, так оно и было.

Каждый день начинался с зарядки (математической): сто устных вычислений перед завтраком. Потом два часа на самостоятельное изучение нового материала. Завтрак – протеиновый коктейль (доказано, что сахар тормозит мозговую деятельность). Четыре часа занятий с репетиторами. Ланч. Ещё три часа индивидуальных занятий с родителями. Ужин. Вечерние задачи. Сон.

Детские площадки он видел только из окна. Других детей – тоже. Иногда ему снились сны, где он бегает по песочнице, играет в мяч, падает и разбивает коленки. Но по утрам реальность напоминала о себе новым списком задач и формул.

Первый бунт случился в двенадцать лет. Он просто перестал решать уравнения. Сидел часами над чистым листом бумаги, глядя в стену. Родители волновались, но не подавали виду. Они увеличивали нагрузку, нанимали дополнительных преподавателей, меняли методики обучения. Ничего не помогало.

А потом случилось то, чего они совсем не ожидали. Он начал рисовать. Сначала просто каракули в тетрадях по математике. Потом целые картины на стенах своей комнаты. Это были странные рисунки: фрактальные узоры, спиральные галактики, сложные геометрические конструкции. Его мозг искал способ выразить себя, не нарушая запретов – ведь это всё равно была математика,только другая.

В тринадцать лет он открыл для себя музыку. Точнее, создание музыки. Начал с простых алгоритмических композиций, где каждая нота соответствовала определенному числу Фибоначчи. Потом усложнял структуры, экспериментировал с гармониями, превращая математические последовательности в звуки.