Книга Графиня из Черного замка, страница 7 – Надежда Соколова

Я спустилась в главный зал, где уже зажигались факелы в железных кольцах, подошла к камину и протянула руки к живому огню. Пламя лизало дубовые поленья, отбрасывая на стены с потрескавшимися фресками длинные, танцующие тени, которые когда-то могли пугать до смерти заплутавших путников. Теперь они были просто тенями — неотъемлемой, почти домашней частью вечернего уюта.

Мысль была кристально ясной и спокойной, как вода в лесном источнике: я не колдунья, не злая ведьма, не наследница их леденящих кровь тайн. Я — библиотекарь. Но если проклятие этого места, его дурная слава и наследие, выражалось в вечной, нерушимой тишине, в желанном уединении, в абсолютной самодостаточности и в том, что тебя наконец-то оставляют в покое вселенная и общество… то это было проклятие на мой особый, выстраданный вкус. Лучшей, более идеально сшитой по моей мерке судьбы я и придумать не могла.

Я взглянула на эльфа Эльсиндора, бесшумно поправлявшего складки

тяжелых занавесей у дальнего стрельчатого окна.

— Эльсиндор, — сказала я, и мой голос прозвучал непривычно отчетливо в тишине зала. Он обернулся, его лицо было, каквсегда, непроницаемо-спокойным. — В летописях пишут, что в третью фазу синей луны здесь варили зелье прозрения из слёз феникса и пепла крыльев ночной виверны. У нас в кладовых сохранились ли запасы чего-то подобного? На вечерний чай, например. Для аромата.

В его бездонных, весенних глазах мелькнула быстрая, как падающая звезда, искорка — то ли глубочайшего удивления, то ли безмолвного, но полного одобрения. Он склонил голову, и свет огня скользнул по серебру его волос.

— Я тщательно проверю глубинные кладовые, госпожа. Но, позволю себе заметить, что мёд с белыми травами с южного склона, возможно, подойдет больше. Он обладает… исключительно умиротворяющим эффектом. И не вызывает видений, мешающих сну.

Я кивнула, повернулась к окну, за которым уже сгущалась зимняя синева. Замок был Черным. Место было проклятым в глазах целого мира. А в груди у меня, под простой шерстяной тканью, медленно расцветало тёплое, уверенное чувство, которого я не знала даже в самых смелых своих фантазиях: чувство полного, абсолютного и безусловного дома. И этот дом, наконец, был только моим.

Я легла спать в своей опочивальне, укутавшись в стеганое одеяло из тисненого бархата, набитое душистой болотной осокой. Последнее, что я ощущала перед сном, — это не волнение, а глубокое, костное удовлетворение. Тепло от тлеющих углей в камине и знакомая, всеобъемлющая тишина замка, не пустая, а содержательная, убаюкали меня почти мгновенно, как колыбельная, спетая самой историей.

И мне приснился сад. Такой яркий, густой и живой, что он затмил память о любой иной реальности. Солнце ласково пригревало, его свет был не просто виден, а ощутим кожей, как шелковистое прикосновение. Воздух был густым, почти вязким от пьянящего аромата тысяч цветов — алых махровых роз, серебристой лаванды, незнакомых мне лиловых колокольчиков и золотых бутонов, похожих на застывшие капли меда. В густых, изогнутых ветвях старых яблонь, отягощенных румяными, идеальными плодами, пели диковинные птицы с хрустальным, переливчатым оперением, а их трели складывались в сложную, сладостную мелодию. В неподвижном, теплом воздухе порхали бабочки размером с ладонь, чьи крылья переливались всеми оттенками синего и пурпура, как кусочки древнего витража, поймавшего луч. Это была сама воплощенная, щедрая нежность, абсолютноеобещание вечной, безмятежной весны без осени и зимы.