Книга Сердце ко Дню Валентина, страница 26 – Лекси Эсме

— Я боюсь, что операция или восстановление не увенчается успехом, — сообщаю я доверчиво, мой голос звучит едва громче шепота, — Что ее тело не примет новое сердце, и я буду ответственна за ее смерть.

— А что насчет тебя самой? — Авиэль продолжает настаивать. — Чего ты больше всего боишьсяих всего этого?

— Что я никогда не смогу простить себя, если что — то пойдет не так, — у меня перехватывает дыхание, сердце колотится быстрее, чем приборы у кровати? — Чувство вины будет съедать меня заживо, и я никогда не смогу жить дальше.

Авиэль кивает, его пристальный взгляд задерживается на мне на мгновение дольше, чем это необходимо.

— И все же, ты все равно приняла решение провести эту операцию. Это требует определенного уровня мужества и убежденности, которые я нахожу... восхитительными.

Я вздрагиваю от того, как он произнес "восхитительными", как будто я какой — то лабораторный подопытный. Но это было правдой: я пошла на риск потерять Алесию навсегда — из — за любви, как я говорила раньше, но это было легче сказать, когда передо мной не лежала моя сестра в таком состоянии.

— Теперь, когда ты стоишь здесь и смотришь на последствия, ты бы сделала все это снова? — спрашивает он, и его голос звучит навязчивой мелодией на фоне мигания мониторов и звуковых сигналов в такт слабому пульсу Алесии. Я чувствую, как у меня в животе скручивается холодный комок, и Авиэль уходит, не сказав больше ни слова, оставляя меня наедине с его вопросом, который не дает мне покоя.

Алисия оставалась в коме, подключенная к множеству аппаратов, которые поддерживали в ней жизнь. Медсестры приходили и уходили, вводя лекарства и проверяя ее жизненные показатели, но не было никаких признаков улучшения, и я могла поклясться, что ей становилось хуже. Медсестры ответили мне тем же; они делали все, что могли, и от меня требовалось терпение. Итак, я сидела рядом с ней, наблюдая за ней, и мои мысли были в смятении.

Удивительно, но Авиэль продолжал оставаться рядом со мной во время моих ночных визитов. Мы сидели на двух стульях у ее кровати; он не сказал ни слова поддержки, ни доброго слова — и все же его присутствие стало тем, чего я жаждала. Он молча составлял мне компанию долгими часами, просто ожидая, или же вовлекал меня в разговоры, которые заставляли меня анализировать свои мысли и чувства таким образом, что заставляли меня сомневаться в собственных убеждениях, пока мне не оставалось ничего, кроме странного влечения к нему.

Я обнаружила, что становлюсь все более зависимой от его присутствия, которое одновременно и тревожит, и по — своему успокаивает, но, преждевсего, является чем — то устойчивым и постоянным. Он, казалось, понимал мои страхи и сомнения так, как никто другой, как он, казалось, без осуждения вдыхал мои тревоги и волнения, оставляя только пустоту спокойствия, во время которой я могла успокоить свой разум и бешено колотящееся сердце.

— Каковы твои убеждения, Адора? — спросил он меня однажды вечером, когда мы сидели в больничной палате, спустя несколько часов после того, как солнце скрылось за горизонтом.

— О чем ты? — спрашиваю я, но он не поворачивается, чтобы взглянуть на меня.

— Как ты объясняешь себе тот факт, что кто — то умер, чтобы твоя сестра жила?

Я смотрю на Алесию, ее грудь поднимается и опускается под тонким одеялом.