Онлайн книга «Возвращение»
|
Почему с Фёдором иначе получилось? Так там все иначе и было. Молодое тело, внезапная рана, много сил, много желания жить. Там и пришлось-то края раны срастить, а дальше он и сам справился. Помутило, конечно, поболел несколько дней, но справился. Там можно былосилу большим куском вливать. Его Устинья с порога увела, а Дарёна еще к порогу тому не подошла. Еще пожить могла… только меньше намного, лет пять у нее тот случай отнял бы, а то и больше. Хрупка жизнь человеческая… А у няни эта болезнь не вчера проявилась. Давненько уже она то за сердце схватится, то за бок, то задыхаться начнет. Это прежняя Устя ничего не видела, а новая и подмечала, и понимать начинала, что к чему. Словно подсказывал кто на ушко. Где-то достаточно подстегнуть тело, а дальше оно и само справится. А где-то приходится вот так. Постепенно, по капельке, исправлять то, что разрушили болезнь и время. Да, то, что долго ломали, долго чинить и надо. Закон такой, его не обойдешь, не перепрыгнешь. Что Аксинье не нравится? Можно одним словом сказать. Сравнение. Уход за больным человеком не изобразишь, тут либо делать надо, либо молчать и под ногами не мешаться. А Аксинье хотелось бы, чтобы ухаживала Устя, а хвалили ее. Да какая уж тут похвала, когда Аксинья горшок ленится до отхожего места донести, перевернуть няню на бок, чтобы мокрой тряпкой обтереть, и то помочь не желает. А дворня все видит. И матушка-боярыня видит. И… понимают про Аксинью то, что она, может, и сама про себя еще не поняла. Себялюбка она. То ли не умеет других любить, то ли привыкла, что она младшая, о ней все заботятся, только ее любят, и ревнует теперь. К каждой крохе внимания, которая достается другому человеку. Смешно? Страшно это. Страшно, когда человек себя другим отдавать не умеет, когда себя прежде всего любит, когда не понимает, что матери, няне да и любому человеку тоже бывает больно. Каждому нужно тепло, внимание… не в ущерб себе, так и какой тут ущерб? Няня тебя на руках вынянчила, так отдай ты ей долг! А то и без долгов… она тебя ведь искренне любит. Не видишь ты, колода дубовая, как ее обижаешь своим безразличием? Не видит. Не понимает даже. Не дано. Как кусок души человеку вложить забыли. И это страшно. Потому Устя следила строго, чтобы Аксинья нянюшку лишний раз не расстроила. И все попытки поныть, покривить губы, пофырчать пресекала строго! Вот еще, царевна какая нашлась! Не переломилась? Так я сейчас об тебя что-нибудь переломлю! Конечно, нянюшка в их светелке лежит, хотя и тяжело это – за больным человеком ухаживать. Но даже маменька одобрила. Кивнула, мол, скажу отцу,что я тебя так приставила. Умела ты напортить, умей и исправлять. Устя и не спорила. И так, чуяла, ей от отца достанется втрое. Письмо от Данилы Захарьина пришло на следующий же день. Лежало, поблескивало тускло тяжелой сургучной печатью. Усте очень хотелось его вскрыть, почитать, да нельзя. Потом она его вряд ли запечатать сможет. Рассказывали ей, конечно, как надо. И подогреть на свече, и вскрыть осторожно, не повредив печати, и сургуч на место приклеить. Да ведь время нужно! А где его взять? Нянюшку на Аксинью не оставишь, сама надолго не отойдешь… А и ладно! Что написал – за то Устя и ответит! Порка? Выдержит она любые розги. После того, что случилось, уже и не больно даже. Тело болит едва-едва, душа сильнее. Стоит только темницу вспомнить, последние несколько дней перед смертью – кулаки сами стискиваются. |