Книга Эхо Равилона, страница 109 – Марина Суржевская

Я еще раз осмотрела эмиров. Тридцать человек… И всего четверо правнуков.

– Ты догадалась. – Исхан, внимательно наблюдающий, кивнул. – Солнцеглазых с каждым годом все меньше.

– Не только нас, – вперед выступила врачевательница Латиза и я подумала, что женщина выглядит старше большинства солнцеглазых. – Население Оазиса за прошедшие годы сократилось в несколько раз, Кассандра.

– Но почему? – Это и правда казалось странным, учитывая ресурсы и знания города.

– Мы не можем бороться с природой. Мы научились исцелять почти все болезни, выращивать утраченные части тела и овладели новыми способностями. Но не можем победить новую болезнь.

– Болезнь?

– Проклятие! – выплюнул Исхан, и я удивилась, каким отчаянным стало мужское лицо. – Оно поражает каждого третьего жителя Оазиса. Пока – каждого третьего, но процесс ускоряется с каждым годом. Да что там! С каждым месяцем… И от него нет спасения ни обычному горожанину, ни солнцеглазому. Нас настигает безумие.

Красивые лица эмиров вытянулись от всеобщей скорби. Я осмотрела их застывшие фигуры, прекрасный зал, полный величия и красоты, белые своды… И рисунок звезд на куполе. Звезд, которых Оазис не видел уже много-много лет.

«Мадриф обезумел. Он грезил тьмой и получил ее».

– Дело в вечном дне?

– Скорее, в ночи, – негромко сказала Латиза. – В ее отсутствии. Мы не можем бороться с нашей природой, Кассандра. Смена дня и ночи вбита в человека на уровне крови и костей. Жители Оазиса спят за плотно закрытыми дверьми в комнатах без окон, и все равно сходят с ума. Все равно видят солнце. Ощущают его всей кожей. Его свет, его испепеляющую и вечную силу. Люди зарываются в землю, уходят в пещеры, живут под землей, но даже это не спасает. Сквозь толщу песка и камней мы чувствуем солнце, которое никогда не сменится луной. Мы умеем врачевать тело, но не можем победить это безумие.

Я вспомнила разговоры бродяг, захвативших нас. Они тоже упоминали безумных солнцеглазых,покидающих Оазис. Вероятно, все они стали добычей либо тварей скверны, либо каннибалов, но даже это не останавливало бывших эмиров, которые жаждали тьмы. Мадриф тоже ушел в Мертвый город, но ему повезло чуть больше, он сумел в нем выжить.

Снова обведя взглядом застывшие фигуры в белом, похожие на прекрасные статуи, я нахмурилась.

– Мне жаль Оазис. И жаль вас. Но при чем здесь я?

– Несколько лет назад в Мертвом городе случилось столь значимое событие, что оно отразилось и в Оазисе. И это событие дало нам надежду. А потом появилась ты. Девушка с необычной сердцевиной. Девушка, умеющая покидать наш город. – Эмиры снова многозначительно переглянулись. – Но хватит слов, ты сама все увидишь. Скоро начнется.

– Что начнется?

Я ничего не понимала, но эмиры уже расступались, занимая места у высоченных колонн. А огромный зал начали заполнять горожане – в стенах оказалось несколько дверей. Люди шли и шли, их становилось все больше. Многие держали в руках красные цветы.

– Кровавый олеандр, – пояснил стоящий рядом со мной Иерофан. – Его стали выращивать в каждом доме, как символ… звездодарующего. Как знак поклонения ему.

– Звездодарующий? Кто это?

Я оглянулась на собеседника и поразилась: лицо Иерофана светилось каким-то мистическим светом, полным обожания.

– Это… наше божество, – сказал он с благоговеньем. Похожее чувство отразилось на лицах всех эмиров. Интересно, что может вызвать такое выражение у людей, переживших Падение Равилона и сохранивших память своих предков?