Онлайн книга «По осколкам»
|
— А это я даже не знаю, что за растение. Что тут преображать? Ты нарочно подсунула какую-то гадость! — Это овес, — говорю я спокойно. Сатс кашляет застрявшими в горле запланированными возмущениями и выдает сбивчиво: — Овес? Вот это — овес? Но… я знаю, я помню, что мы… учили… да, овес… Но я не знаю… Она с силой дергает себя за волосы, и еще раз, и еще. Вдруг падает на бок. — Я не знаю! Я не знаю ничего про этот овес! Почему они говорили, что я лучшая, если я ничего не знаю? Хороший вопрос, не ожидала от нее такого столь быстро. Девочка не перестает меня удивлять. Но, возможно, такие прыжки по крайностям — признак юности, а не ума. Медленно встаю и подхожу к дымящейся куче. Поднимаю ее — твердую, горячую, с уныло торчащими в стороны стеблями травинок. Вид, конечно… крыса гадит красивее. Но если принюхаться… Да, девочка замахнулась на хлеб, хотя достаточно было просто увеличить в размере, потом черпнуть воды из реки — и вот сюда уже повысить температуру. Перебились бы подобием каши. Отламываю хрустящий кусок со стороны, где черным пачкается поменьше. Сатс дергается, всхлипывает несколько раз и таращится на меня снизу вверх сквозь растопыренные пальцы. В глазах ее — ужас, смешанный с восторгом: я что? я это собираюсь класть в рот?! Кладу и жую. Кажется,с этим чудом случится обморок. Лицо ее под ладонями зеленеет, раздается низкий короткий звук. И прежде чем желудок ее начнет высказывать свое презрительное мнение, я говорю: — Рот закрой и носом дыши. — Ты… ты… это… — Ничего страшного, хотя дрянь, конечно, редкостная. Это надо было постараться. — Я… я старалась. — Верю. Откусываю еще кусочек: сырая и липкая масса, с горелой в уголь коркой. Вместо соли на зубах хрустит песок. У меня есть много вариантов из того, что я могу ей сейчас сказать. Но, выбирая, вовсе не обязательно идти на поводу у слабости. Вот я и не иду. Жую молча. Наверное, Сатс мне благодарна за молчание и даже, в ее глазах, героический поступок. Она садится, подтягивает ноги. И уткнувшись грязным лбом в колени, бубнит: — Я совсем глупая, да? Потом, не дожидаясь ответа, говорит громче и злее: — Никогда и никто не давал мне понять, что я не умная и не сильная. И ничто не позволяло даже усомниться, понимаешь? Киваю, но она на меня не смотрит. — У кого? У кого так получилось сделать, что, оказывается, я ничего не знаю? «Про себя никогда ничего не знаешь наверняка», — думаю я, а вслух спрашиваю: — На пшенице учились и только? — Да, — буркает она тихо. Я прислушиваюсь к осколку: — Странно, что здесь нет пшеницы. И рыбы в реке нет. Деревья вырубили, унесли… Протягиваю «хлеб» его создательнице и внимательно смотрю на пеньки. — Если совсем худо, съешь немного. Не отравишься. Траву только выплевывай… Мы сегодня пройдемся, посмотрим, что тут вообще творится. Может, нащупаю я это таинственное чудовище. С местными придется поговорить. Искаженное обычно агрессивно — значит, наверняка были жертвы. Но это потом… Слышу, как она сглатывает и принюхивается к своей выпечке. Но, видать, заражается от меня тем, что сама посчитала смелостью. Зажмурившись, кусает. — Хорошо бы еще, чтобы кто-нибудь из наших сюда раньше заходил, а местные бы это помнили. Тогда разговаривать с ними будет удобнее. — Мым-му? — отзывается Сатс с набитым ртом, и я улавливаю благодарность за то, что я не привлекаю внимания к ее трапезе. |