Книга Проклятие Айсмора, страница 157 – Ольга Зима, Кира Гофер

Такие же светлые искорки мелькали порой в темных глазах Бэрра, вот только редко — и увидит ли она их когда-нибудь снова?

«Он живет своей жизнью, ты — своей, — взывал прислушаться разум. — Как две звезды — вроде и близко они, почти рядом, но пути их не пересекутся. Их разделяет расстояние, кажущееся сущей безделкой лишь ослеплённому слезами взгляду. Никакая сила во вселенной не способна помочь им, и остается только одно — жалкий обман зрения… Так зачем рыдать над тем, что изменить невозможно?»

«Иногда случается и невозможное», — шепнуло сердце, и разум Ингрид замолчал, невольно соглашаясь со своим вечным оппонентом.

До конца работы оставался еще час, и архивариус побрела к себе. Но и там знакомые стены не помогали, бессмысленность всего выворачивала душу, слезы не приносили облегчения, а лишь усиливали пустоту внутри.

Когда Гаррик возник на пороге архива, он застал его хозяйку в полной темноте, неподвижно стоящей перед окном. В руках у него был ароматный мягкий сверток.

— Дражайшая Ингрид, — начал он.

— Иди домой, Гаррик, — строго произнесла Ингрид. — Уже очень поздно. Охрана мне не нужна.

Гаррик зашел и положил сверток на стол:

— У меня приказ. Я вас не оставлю!

— Нет больше никакого приказа. Никакой угрозы нет… Ничего нет.

Гаррик потоптался у стола, желая поговорить, но не зная, о чем можно и правильно. Своих слов он с недавних пор начал побаиваться.

— Куда же вы смотрите, господа Ингрид? — решился все же спросить.

— Небо темное, Гаррик, — не оборачиваясь ответила она после долго молчания. — Темное! Я думала, оно синее всегда… Ошибалась.

Любить — до предела, до алой зари,

Чтоб не было больше отчаянья-муки:

Любить — так, чтоб жечь словари.

Любить — так, чтоб ты не пришел,

Любить — до земного предела,

Любить — до кровавых и стертых подошв,

Что вытерпеть надо уставшему телу.

Забыть всё, что помнит тебя,

Забыть всё, что было тобой,

А что у меня остается?

Лишь вечность одна и мгновенье вдвоем,

Лишь память дождинками льется.

После суда Бэрра едва хватило, чтобы держать спину прямо и не упасть по дороге. После он и вспомнить не мог, как добрался домой. Простуженный стражник у входа торопливо открыл дверь. Не было сил удивляться ни охране, ни тому, что дом стал совсем чужим, ни даже той странности, что внутри оказалось еще холоднее, чем снаружи.

Попытался сесть и подумать о суде — мысли разбежались испуганно. А припомнилась площадь. И вновь винир. Очистил имя, да? Сберег от разорения. Видно, так ощущает себя слизень, когда на него падает рыбацкий башмак.

Ничего-то он сам не стоит. И не может, кроме как ломать…

Бэрр вздрогнул, поняв, что ног не чует и если останется здесь, то до утра околеет, но продолжал сидеть, не в силах двинуться с места. Закрыл глаза, но площадь не пропала. До слез стало жаль рубашку, к которой прикасались руки Ингрид. Голова упала на грудь…

— Бэрр, тебе плохо, да? — позвал женский голос из очень далекого детства.

Скрипели половицы, хлопали двери. Мама упорно обходила не такой уж большой домик в Нижнем городе, заглядывала за все двери и под столы. Бэрр сжался еще сильнее.

— Бэрр, выходи!

Ответом стал приглушенный вздох, тихий и виноватый, который Бэрр никак не мог сдержать. Увидел сквозь щелку в кухонной занавеске, как мама мягко улыбнулась, легонько покачала головой и плавным шагом двинулась к широкому подоконнику. Отдёрнула тряпицу, полюбовалась на своего первенца, который старался выглядеть меньше, чем есть, но прятать нескладные руки-ноги выходило плохо.