Книга Брусничное солнце, страница 138 – Лизавета Мягчило

— Та Авдотья, которую я знала, никогда не навредила бы безвинному. Правда заслужил?

На несколько мгновений упыриха затихла, опустила взгляд. А в голос что стекла насыпали — ломкий и трескучий, совсем непохожий на девичий. Ноты то стремятся сорваться в плач, то выравниваются неестественно сухим рядом.

— Я ведь каждую ночь в избе коротала. Не было много времени у мамки на сборы — меня схоронили и в путь. Шаль свою позабыла, подушку… Я сама для нее кур щипала, сама шила. И знаешь, Варвара, там все ее запахом напитано. Она все чаще при поместье вашем ночи коротала, домой раз в седмицу возвращалась, а все равно каждый уголок ею пахнет. Я в этом спасение свое нашла, утешение. А этот… — Вновь скакнули ноты, опустились вниз змеиным шипением. — Как вражина, тать ночной… Через окно да рыскать. Затоптал мамину шаль, перевернул прялку, сломал веретено. У самого рожа шире масленицы, а он на горе других пировать повадился, на чужое рот разинул. Примеривался к новой избушке, все негодное в печь пихал. Люльку, в которой я своими рученьками Евсея качала, из хаты в свиной навоз вышвырнул. Не суди меня, любой бы не сдержался, я бы в горло вцепилась, да Остап меня ухватом по лицу встретить успел.

— Не сужу. — Отвечала Варвара искренне, по праву подруга злилась, изба та никому не была назначена и до сих пор за матушкой Авдотьи числилась. Стараясь развеять тяжелые думы, Глинка снова взялась за перо, дразняще повертела его у самого носа бывшей служки, заставляя ту забавно сморщиться. — Не умрет же?

— Да что ему станется? И не такие раны наш староста прижигал, подумаешь, каленым прутом пройдется и пойдет, перед кем ему на старости лет огузком вертеть-то?

Рассеянно махнув рукой, она все внимание свое обратила на письмо. И начала диктовать. Тихо, часто прерываясь, чтоб раздраженно растереть нос (будь человеком, на его кончике налился бы синяк, а кожа вокруг покраснела).

Они закончили через два часа. За четверть — написали письмо, остальное время Авдотья силилась его переписать своей рукой. А Варвара тянула шею, выглядывая в приоткрытый дверной проем —Яков, должно быть, уже совсем околел и скоро придет ругаться на них.

Когда подруга протянула бережно свернутый листок, барыня нашла в себе силы лишь кинуть, спрятать его за пояс потрепанной юбки и бережно прижать, чтоб не потерялся по дороге. Выходить провожать ее Авдотья не стала — так и замерла на коленях у лавки, где переписывала письмо. Невидящий взгляд уперся в стену, а сомкнутые в замок пальцы подрагивали.

Яков нашелся на широком трухлявом пне за землянкой. Под ноги себе он легким движением кисти бросал нож, а затем тот сам плыл обратно в его руки. Нехитрая забава продолжалась, пока Варвара не остановилась рядом, тронула острое плечо:

— Я готова.

Спина напряглась, замешкавшись, колдун вновь бездумно отправил свое оружие в полет, на этот раз не поздоровилось растущему под березой мухомору — шляпка разрезалась надвое и грустно упала наземь, оторвавшись от ножки.

— Это тяжело, терять близких. Как бы там ни было, эта рыжая неясыть их потеряла… Голосила?

— Нет. Держалась. Тяжело жалеть себя, когда пытаешься делать то, что в жизни не делал. Она очень старалась, выводила каждую букву, чтоб проще в городе было разобрать.

— Давай сюда. — Не глядя, он протянул к Варваре расслабленную ладонь, почуяв ее замешательство, бархатно засмеялся. — Сберегу. На тебе не будет одежды или рук, чтоб его с собой унести.