Книга Змеиные боги, страница 39 – Лизавета Мягчило

– Катенька, душенька, может, ты, примерная ученица журфака, заметь, всего-то журфака, не этнографического, знаешь еще царей и божков мифологии?

Она задумчиво прикусила внутреннюю сторону щеки и прищурилась. Вспомнила прабабкины сказки в скошенном домике у озера. Вот они катаются на водяном колесе русалки, вот в бане хихикают мерзкие банники, а под печью шуршит дружелюбный домовой. Все это казалось ненадежным, далеким, ненатуральным. Словно не она слушала эти рассказы темными вечерами, кутаясь в пропахший геранью и все равно облюбованный молью плед. Кате рассказывали многое, но каждый раз, приезжая в город, она неслась навстречу приключениям, своим проблемам и заботам, а сказки память небрежно стирала. И Смоль заговорила, с удивлением осознав: ничего не стерто. Припорошено пылью и прикрыто другими воспоминаниями. Но живо, оно есть.

– Водяной. Может, еще что-то есть, но я далека от мифологии.

Слава хрипло выдохнул и энергично закивал:

– Вот. Далекая Смоль знает. Выходит, ты, Гаврилова, недалекая.

Они увидели, как дернулась Надина голова за секунду до того, как та скривила губы и сморщила нос. Презрительный взгляд окатил обоих с головы до ног. Мог бы – непременно уничтожил бы. Гаврилова поняла свою оплошность. Об этом существе слагалась не одна сказка, им пугали даже городских детей, любящих заскочить в автобус до местного водохранилища. Сколько мультиков, сколько суеверий. Да даже не скажи ей о водяном в этой деревне ровным счетом ничего, Надя сумеет написать достойную работу, никто не поедет в эту глушь проверять, не преувеличены ли факты и существовали ли вообще такие рассказы.

– Недоумок. Чтоб тебе болеть оставшиеся три недели.

– Подавишься. – Блаженно улыбнувшись, Славик закрыл глаза и повернулся на бок, уткнувшись носом в живот Смоль. Та инстинктивно дернулась, втягивая его и пытаясь отстраниться. Но с ног больного и немощного не согнала – пожалела.

Гаврилова бросила последний хмурый взгляд на Елизарова и направилась к окну. Быстро зашуршаларучка по белоснежной бумаге, размашистый почерк уже намечал основные вопросы к деревенским и идеи, которые можно воплотить. Перевернув лист, Надя замерла, какое-то время молча созерцала рисунок, нарекла всех идиотами. Пришлось переписывать все на новый лист, художества Елизарова вместе с первыми набросками улетели в печь, где их жадно сожрал огонь.

Каким бы токсичным ни был Елизаров, он помог. В своей хамоватой манере минимизировал ее причитания и страдания, которые надоели всем в доме. От визгливых криков исчезли даже мыши. А может, все дело было в пушистом черном злодее, которого полюбовно назвали Угольком. Усатый мышиный тиран и сейчас был в доме – развалился по центру стола, изображая из себя предмет интерьера и лениво подергивая хвостом. Гаврилова перестала его гонять, когда тот мстительно начал гадить ей в ботинки. Все это к сведению приняли, поэтому позволяли животному многое. Лучше смахнуть шерсть с одежды или стола, чем полдня оттирать обувь, которая так и будет пахнуть.

Дверь в дом резко распахнулась, ударяясь о косяк с возмущенным скрипом. На пороге появились Павел и Саша – раскрасневшиеся, довольные, оба в небрежно завязанных на бедрах полотенцах. Свесивший голову с печи Елизаров насмешливо присвистнул, в сотый раз за час вытирая кулаком текущий нос: