Книга Малахитовое сердце, страница 8 – Лизавета Мягчило

Саша помнил тот день, помнил ветер, рвущий полы расстегнутой куртки, дождь, косыми ледяными струями заливающий глаза. И отчаяние. Оно жрало его живьем, жадно откусывало кусок за куском и давилось, насыщаясь его болью. Тогда Бестужеву казалось, что он умрет. Прямо там, посреди разъезжающейся под ногами дорожной грязи, среди грозно возвышающихся над ним изб и разрывающегося молниями неба. Залитый дождевой водойи слезами, с нищенским скулежом, выдирающимся из горла. Он был разломлен, растоптан, разрушен. Еще немного, и это все поглотило бы его без остатка.

Когда на плечи легли чужие руки, аккуратные узкие длинные пальцы сжали предплечья, повели за собой, он ослеп от дождя и горя и не мог разглядеть своего спасителя. Не понимал, кто кутает в плед, пропахший дымом, кто наливает горький чай на незнакомых травах. Слышал тихий разговор, но не разбирал слов. Просто смотрел в открытое жерло печи, где огонь трещал, скакал алыми языками по поленьям.

Зарина и Ждан позволили остаться в доме их сына, они вытянули его из омута, когда другие прятали глаза и заводили руки за спину. И каждый раз они готовы были принять его снова.

– Конечно, можно, Саша, что ты спрашиваешь? – Она засмеялась, оттолкнулась от подоконника, прогибая спину, заговорила куда-то внутрь избы… – Жданко, выходи, принимай гостей, тебе наверняка опять коньяка привезли, нарадуешься, налакаешься, ясноглазый мой.

Тишина сменилась поспешным топотом. Теперь губы тянулись в улыбку и у Славы. На пороге стоял мужчина. Такой же невысокий, как жена, но хорошо сложенный. Возраст не наделил его ни отвисшим брюшком, ни сединой. С горящими глазами, пышущий здоровьем. Когда-то, в далеком прошлом, Бестужев слышал диктофонную запись Кати, где молодая Соня говорила о том, как страшно им оставлять в деревне своих стариков. И этих людей она называла стариками? Саша видел и ее родителей, таких же цветущих и живых, дряхлость обходила их стороной, они словно увязли в лихой молодости. И как повернулся язык…

– Ну, соколики, поднимайтесь в избу. – Мазнув взглядом по Саше, Ждан запнулся, с трудом отвел взгляд от покалеченных ног Елизарова и поспешил им навстречу. – Давай-ка я помогу тебе, паренек.

Улыбку с лица Славы тут же смело, он нахмурил брови:

– Я сам.

Мужчина притормозил, с уважением кивнул, а затем повернулся к жене:

– Зарька, давай тогда сразу в Федин дом пойдем, что ему туда-сюда таскаться, я что-нибудь скумекаю у ступеней, чтоб мальцу сподручней было. Ты возьми с собой горшки с едой да наливки банку, сдюжишь?

– Я-то сдюжу, а вот у тебя ум за разум зайдет в такую жару пить. Кваса захвачу, родной… – женщина простодушно рассмеялась, видя, как померк свет надежды в глазах мужа… – А ты топай, помоги мальчикам расположиться.

Они прошлиеще одну избу, прежде чем оказаться у нужной калитки. Сирень у забора была такой же пышной, правда, уже отцвела. Не было ни возмущенного квохтанья кур, ни виляющего хвостом Шарика. Когда Славик посмотрел на пустую будку, Ждан с теплой улыбкой заметил, что пес уехал с хозяевами в город и теперь живет в квартире, как примерный домочадец, ходит на утреннюю и дневную прогулку на длинном поводке.

Ярко-желтая краска нигде не потрескалась, не облупилась. Не отсырела и не потеряла яркости резьба, ставни прилегали плотно, а дверь не скрипела. Не было видно запустения, каждый сантиметр маленькой избушки был пропитан теплом и уютом. Будто родители ждали, что их чада вернутся в родное гнездо. Бережно красили двери, поправляли забор, подстригали пышные кусты у калитки.