Книга Пять жизней и одна смерть, страница 158 – Амалия Лик

«Сейчас, когдавы знаете мою историю, мне нужно успеть рассказать самое главное. Есть еще одна причина, почему я пишу это все: если меня не станет, я хочу, чтобы вы нашли мой дневник, мои записи и сделали то, что попытался сделать я.

Когда я стал жить с Астрид и начался процесс развода, Мари пала духом. Ей была невыносима сама эта ситуация, она восприняла ее как предательство, оскорбление, как бесконечный кошмар наяву. И имела на это полное право. Я оставил ей все, что у нас было, и взял только чемодан со своими рубашками и брюками. Согласился на полное материальное содержание ее и сына. Но и этого было мало. Тот позор, который я ей принес, подкосил ее, она стала выпивать. Из прекрасной матери со временем превратилась в никчемную. Я пытался что-то сделать, но пытался слабо, потому что – как бы это гнусно ни звучало – в моей жизни ни ей, ни сыну больше не было места.

Знаю, что деньги, которые я давал, никогда не смогли бы компенсировать мое отсутствие в семье. Но я был слеп и глуп. С сыном почти не виделся, не участвовал в его жизни, я погубил Мари. Я всему виной.

Обычно люди говорят, что лучшее, что они создали, лучшее, что пустили в этот мир, – это их дети. У меня же все наоборот. Мой сын – худшее, что я сотворил.

Несколько лет назад, когда я почувствовал свою немощь и то, что мне пора оставить обычную жизнь и переехать в дом, где бы обо мне заботились (ни в коем случае не говорю о доме сына, имею в виду это чудесное заведение, где нахожусь сейчас), то стал задумываться, какие официальные процедуры нужно осуществить. Наследство, ну и другое. У меня в собственности был прекрасный дом в пригороде Мэя, еще один небольшой дом у моря и разные вложения, которыми я хотел распорядиться. И тогда я осознал, что после меня в этом мире остается только один человек, единственная моя часть, мое продолжение – сын. И, несмотря на то что меня не было рядом практически всю его жизнь, номинально я в ней все же имел свое место. Следил, хотя и урывками, за его успехами – со стороны, как следят за своим кумиром – любимым артистом или спортсменом. Его жизнь казалась вполне достойной. И я гордился его силой, гордился им, пусть не как отец, который ждет за кулисами, но как болельщик, который сидит в зале. Конечно, я никогда и никому этого не говорил и не показывал, то есть был полным болваном.

Я нашелего номер телефона и позвонил. Услышав мой постаревший голос, он не бросил трубку, хотя имел на это полное право. Мы договорились о встрече. Это было очень странное переживание, тяжелое испытание – смотреть в глаза родному человеку, которого ты предал и бросил. Но, как мне показалось, он был рад встрече, улыбался и участвовал в беседе. Мы сидели и разговаривали как отец и сын, как двое взрослых мужчин. И я расцвел, его поведение ослепило меня. Я был слаб и одинок, а мое чутье, весь мой жизненный опыт и все инстинкты отключены. Я оказался так слеп, насколько может быть слеп отец по отношению к своему сыну. И мы стали общаться. Я поведал о своем намерении оставить все ему, но он наотрез отказался принять наследство, посоветовал мне завещать все благотворительным фондам и помог оформить документы.

Я был счастлив, думал, что закрыл все бреши своей жизни, сделал все, что мне полагалось. И вот он отвез меня в дом престарелых, я устроился там. Все было прекрасно. До вчерашнего дня. Он пришел ко мне, мы вышли на прогулку в парк и сели под ветвями цветущей яблони. В воздухе витал сладковатый запах нектара и кружились белые нежные лепестки. И в тот миг, когда я посмотрел на сына, – увидел его лицо без маски. Взгляд был изъеден ненавистью, губы искривлены мерзкой, нахальной улыбкой.