Книга Пять жизней и одна смерть, страница 106 – Амалия Лик

Марта хихикает.

– Не смешно, – с напускной суровостью возражаю я. – Ничего из этого пока не помогло. Мне нужно просто разобраться и сделать что-то. Может, мне нужно чем-то помочь тем людям, к которым я прихожу? Ладно Кир, с ним еще хоть как-то понятно: вероятнее всего, мне нужно вытащить его из тюрьмы. Как – это, конечно, вопрос сложнее. Да и зачем? Тоже вопрос.

– Как это – зачем? – спрашивает Элиза. – Может, он невиновен?

– Он виновен, – сухо и чересчур жестко отвечаю я. – Я уверена, что он виновен. И, может, не только он.

– И почему же ты так в этом уверена? – интересуется Марта.

– Я читала его записки, когда была в тюрьме. А еще пыталась выяснить о его деле: читала статьи, смотрелапередачи, пыталась разузнать, что было и как. Даже зная, кто он. – Мои губы чуть сжимаются, дыхание непроизвольно учащается.

– В смысле? Не понимаю, – говорит Марта.

А Элиза внимательно вглядывается в меня. Словно знает: то, что я сейчас скажу, ей не понравится.

– Ну он… он тот… – Я начинаю часто дышать, слова никак не идут. До сих пор не могу говорить о нем спокойно, не могу простить ему то, что он сделал.

– Что он сделал, Анна? – не выдержав, спрашивает Элиза и берет мою руку в свою.

– Он убил меня… – говорю я еле слышно, и вся съеживаюсь, стискиваю губы, сжимаю руки в кулак. Я всегда так делаю, когда пытаюсь сдержать эмоции при мысли о себе настоящей.

Они обе просто смотрят на меня, а в их глазах застывают горечь и непонимание. Девушки не верят в то, что услышали.

Спустя несколько минут я могу взять себя в руки, немного отодвинув самые страшные мысли, и пытаюсь продолжить:

– На самом деле меня зовут Лина, Лина Маккольм. Это мое настоящее имя, его дали мне родители при рождении. А Кир – он сделал то, что сделал. И я не знаю, как могу помочь своему убийце и почему должна ему помогать. А может, не должна, может, наоборот, мне нужно найти его сообщника, чтобы они оба ответили за мою смерть. Возможно, именно это мое предназначение сейчас. Я так запуталась в этом лабиринте чужих жизней, что основательно потеряла дорогу к собственной.

Марта встает и наливает нам еще чая.

– Это ромашковый чай, он успокаивает, – говорит она, недолго стоит, внимательно разглядывая меня, и выходит из комнаты.

Элиза продолжает сжимать мою руку. Марта возвращается, держа запыленную бутылку с какой-то жидкостью.

– Что это? – спрашиваю я, пытаясь отвлечься.

– Это виски, старый добрый виски, который утешает и расслабляет, – отвечает Марта, отвинчивая крышку.

Элиза улыбается и качает головой.

– Это священная бутылка виски, которую мы купили после выхода из клиники на последние деньги и поклялись, что больше ни одной купюры не потратим на то, что приводит к зависимости. А эту бутылку сохраним как воспоминание о прошлом. Мы решили, что откроем ее только в самый критический момент нашей жизни. Как говорила тогда Марта, «дня за два до моей смерти я откупорю эту, мать ее, чертову бутылку виски и напьюсь до потери пульса». Помнишь, дорогая? – спрашивает она мягко Марту. – Как же я тогда смеяласьнад твоими выражениями!

– Конечно, я помню, – ухмыляется железная леди. – Прошло всего-то лет десять. И я не собралась помирать. Но сейчас, как по мне, самый подходящий момент, чтобы ее открыть, – произносит, улыбаясь, Марта и достает с верхней полки стаканы с толстым дном, идеально подходящие для этого крепкого напитка. Потом измельчает слипшийся лед, извлеченный откуда-то из глубин морозилки, и разливает жидкость по бокалам.