Книга Мирное время, страница 41 – О. Куран

Может быть, так падал свет.

— Привет, — Вернер помялся на пороге, посмотрел в зачем-то в пол, а потом снова на Йеннер. В глаза. — Можно?

Было так глупо, что он спрашивал, особенно после всего, что случилось.

Что чувствовал: так много всего сразу. Боль, и вину, облегчение от того, что Йеннер впорядке, решимость поговорить, и радость от встречи.

Оказывается, Йеннер очень скучала и по нему и по его эмоциям.

— Конечно, — она отступила в сторону, пропуская его внутрь. — Вы пришли поговорить?

— Пожалуй, — он прошел к дивану, сел так, словно очень сильно устал, и сказал. — Ты, наверное, взбесишься, но я понятия не имею, зачем пришел.

Йеннер подошла, села рядом с ним, хотя никогда не позволяла себе этого раньше:

— Я рада, что вы здесь.

Она его чувствовала — все сразу: тепло его тела, ощущение его присутствия, его эмоции.

Он повернул к ней голову, недоверчиво фыркнул:

— Да, конечно. Рада.

— Вас это удивляет?

Он откинулся на спинку и вдруг сказал:

— Ты мне снишься. Все время. Хотел бы я, чтобы это было какое-нибудь романтическое дерьмо про ужин при свечах или хотя бы эротические кошмары. Но мне все время снится, что я тебя режу. Раз за разом. А потом просыпаюсь, слоняюсь по техблоку без дела и думаю «надо попросить прощения». Но я, блядь, даже не знаю, как такое прощают.

Его это мучило, по-настоящему мучило, и от этого горечь стояла во рту.

Было так глупо — Йеннер могла его чувствовать, но не знала, как помочь.

— Вернер, — его имя, теперь, когда она знала, что это действительно имя, звучало совершенно иначе. По-новому. — Иногда, чтобы выжить, приходится делать вещи от которых потом хочется блевать. Поверьте, я знаю лучше, чем кто-либо. Но вы, именно вы, ничего такого не сделали. Да, мне было больно, но сейчас я в порядке. Мы с вами живы, Фелиз — нет. Не сомневайтесь, чтобы убить ее, я согласилась бы вытерпеть намного больше.

— Я тебя люблю, знаешь? — он сказал это совершенно обыденно. Абсолютно неромантично, просто произнес вслух то, что давно для себя понял, с чем свыкся. — Ты себе не представляешь, как хреново резать любимую женщину. Нужно было послать ту суку нахуй, и пусть бы все взорвалось.

Йеннер фыркнула, вопреки всему, потому что это действительно было очень в духе Вернера — поступать правильно, а потом нести чушь.

— Нет, спасибо. Я не хочу умирать. Знаете, если меня заставят выбирать между болью или смертью, я совершенно точно выберу боль. И я вас тоже люблю, хотя вы редкостный идиот и королева драмы.

Почему-то теперь признаться ему было легко. Йеннер не чувствовала ни страха, ни неловкости.

— Кто бы говорил, — он выдохнул, расслабился, и темная пелена в его чувствах — боль, злость на собственную беспомощность и вина — отступила. — Знаешь, ты мне с самого начала понравилась.

— Знаю, — ответила Йеннер. — Корсетом и тем, что разбираюсь в боевых дроидах.

— Нет, — Вернер фыркнул, и воспоминание отозвалось в его чувствах легкой, приятной щекоткой — затертое, приятное и безопасное. — Ростом.

— Ростом?

— Ага. Ты была такая уверенная, серьезная и очень компактная. Торчала из своего тортика как королева, — он кивнул на платье. — Кто бы мне тогда сказал, к чему все приведет.

— Сбежали бы?

Йеннер поймала себя на том, что боится услышать ответ.

— Нет. Не маялся бы дурью и поговорил бы всерьез раньше. Спросил бы, чего ты так боишься, что именно тебе нужно. Не стал бы тебя провоцировать.