Книга И возродятся боги, страница 99 – Наталья Способина

Альгидрас тоже приходил каждый день и учил меня кварскому. Он больше не упоминал о том, что не чувствует моих эмоций, не задавал никаких личных вопросов. Расспрашивал, все ли у нас в порядке, удобно ли нам здесь и нет ли какого-то недопонимания с Граной или девочками. Нам было удобно. Недопонимания не было, потому что через пень-колоду, но изъясниться на кварском в бытовых вопросах я уже могла. Димка вскоре вообще начал говорить целыми предложениями, и на мой вопрос Альгидрасу, понятно ли ребенок говорит, я услышала, что у моего сына фантастическая склонность к языкам. Единственное, что угнетало ребенка, – это невозможность играть с мальчиками, которых он пока еще даже не видел. Я предполагала, что встреча со сверстниками обернется для него огромным разочарованием, потому что к этому возрасту они уже наверняка умели сидеть в седле, стрелять из лука… В общем, весьма сильно отличались от среднестатистического ребенка двадцать первого века.

Альгидрас, к моему удивлению, попыток отвести Димку к другим мальчишкам больше не предпринимал. В один из дней я даже спросила, почему он передумал и чего ждет. Оказалось, снова Алвара. Это меня озадачило, но расспрашивать подробнее я не стала, потому что общение с ним давалосьмне нелегко.

Уроки кварского вообще обернулись пыткой. Мы обычно устраивались на циновках на террасе. Отсутствие нормального стола, который мог бы служить между нами преградой, нервировало. Альгидрас не пытался сесть близко, но порой, желая показать что-то в книге, которую он раздобыл, как позже выяснилось, у Альмиры, склонялся ко мне, и в такие моменты у меня перехватывало дыхание, а глупое сердце неслось вскачь. Приходилось прилагать массу усилий, чтобы удержать на месте ментальные щиты. Впрочем, кажется, он все равно что-то чувствовал, потому что порой, смущенно кашлянув, торопливо отодвигался. Однако речи о будущем теперь не заводил. Мы вообще почти не разговаривали сверх необходимого для занятий. Только о тонкостях кварского языка и немного о Димке. Как будто у нас не было прошлого, а главное, не было никакого будущего.

Порой я думала, это оттого, что он видит в грядущем что-то плохое и не хочет об этом говорить. Ведь, когда Миролюб едва не убил меня, Альгидрас ни словом не обмолвился о том, что это может случиться. Он просто сделал все, чтобы этому помешать. За прошедшие годы я прокручивала в голове ту сцену моей почти-смерти сотни раз. Я помнила, о чем мы говорили, помнила, как выглядел Миролюб. Кажется, помнила все до мельчайших деталей, за исключением эмоций, которые испытывала в тот момент. Будто это было не со мной. Поступок Миролюба уже не выглядел таким ужасным. Я приучила себя оправдывать его великой целью. Память о людях, которые погибли на пути к этой цели, тоже подстерлась. Разве что порой мне снился Горислав. В этом мире он стал сниться чаще. Обычно смеялся, но иногда смотрел так, будто хотел о чем-то предупредить. Впрочем, в снах я всегда знала, что его предупреждения будут такими, что я все равно не смогу их разгадать. Как не смогла разгадать переданный им рисунок.

Я часто задавалась вопросом, прав ли был Альгидрас в том, что не предупредил меня тогда о грозящей смерти, и все больше приходила к выводу, что, поступи он иначе, я бы просто не поверила. Ну как в такое можно было поверить? Именно эти мысли останавливали меня от того, чтобы начать наседать на него с расспросами. Хотя кому я врала? Останавливало меня в большей мере то, что он проводил в доме Граны в лучшем случае по паре часов в день. Все остальное время он был где-то еще.И здесь воображение превращало мою жизнь в настоящий ад, а он ни словом, ни жестом не исправлял ситуацию. Будто мы с Димкой вправду превратились в досадную обузу, по отношению к которой нужно было выполнять ряд обязанностей.