Книга Девочка⁰, страница 55 – Микита Франко

Отчаявшись, я начал дергать ручку туда-сюда и, плача, умолять:

– Гордей, пожалуйста, не делай этого! Пожалуйста, давай вернемся домой, давай спустимся отсюда вместе! Я боюсь оставаться здесь одна!

Я кричал, пока не обнаружил себя стоящим в квартире, в темноте, и дергающим ручку двери туалета. Наяву.

Мама была уже здесь, в коридоре, и я видел, как тревожно блестят ее глаза.

– Что ты делаешь? – испуганно спросила она. – Тебе нужно в туалет?

– Нет, – только и ответил я.

Взяв за плечи, мама отвела меня обратно в комнату и уложила в постель. Включила настольную лампу.

– Я оставлю свет, может, так будет спокойней, – произнесла она, прежде чем выйти.

Я повернулся на бок. При свете лампы мне было видно, что рядом, в кровати Гордея, никого нет, и от этого стало только хуже. Я не спал до самого утра и слышал, как в шесть часов поднялся и начал готовиться к отъезду отец.

В те дни, что его не было, мы впервые остались с мамой вдвоем так надолго. Она много плакала: морщинки вокруг ее глаз, на лбу и щеках стали глубоко очерченными линиями, грубо исполосовавшими все лицо. Мама постарела. Я знал, что когда-нибудь это случится, но не думал, что так скоро и в один момент. Когда мы с Гордеем были маленькими, мама говорила, что родила нас в помощь друг другу: однажды их с отцом не станет, но мы с братом сможемрассчитывать друг на друга и никогда не останемся совсем одни. Я тревожился: что же теперь? Кто будет рядом со мной, когда умрут родители? Неужели я буду совсем один слоняться по взрослой жизни?

Я видел, как мама отчаянно хочет найти ответы, как пытается зацепиться хоть за что-нибудь, любую мелочь, которая смогла бы объяснить ей поступок Гордея. Я не решался отдать ей ту бумажку, которую каждый день носил в джинсах. Когда она заметно истрепалась, я убрал ее в нагрудный карман школьной рубашки. Эту рубашку я теперь редко надевал, потому что родители разрешили мне не ходить в школу, пока все не утрясется.

Мама приняла такое решение после урока литературы, на котором я ничего не делал. Точнее, не делал ничего важного: просто играл в игры на телефоне. Я рассудил, что Гордей хорошо учился в школе, но теперь это не имеет никакого значения. Если смерть рано или поздно наступит, зачем вообще нужна эта жизнь? И все вокруг – зачем оно происходит?

Наталья Валерьевна сказала, чтобы я убрал мобильный, а я сказал в ответ:

– Иди на хер.

Ребята в классе осуждающе завыли – никто никогда не позволял себе подобных грубостей в адрес учителя. Но все знали, что у меня траур, а когда у человека траур, ему многое прощается. Я пользовался этим, потому что мне нужно было на ком-то вымещать боль.

Не мог же я отыгрываться на маме. Ей нельзя было сказать: «Иди на хер», мы с ней по одну сторону трагедии, так что она так же уязвима, как и я сам. А Наталье Валерьевне все равно. Она просто училка. Наверняка она переживет одно простое: «Иди на хер».

Меня выставили из класса, и я ушел без сожаления. Пошел сразу домой, хотя впереди было еще три урока.

По дороге встретил Марину. Этого еще не хватало. Не видишься с человеком много месяцев, а потом он подворачивается тебе в самый неподходящий момент – когда ты в трауре, в косынке, в школьном платье, короче, в чем угодно, но только не в себе.

Узнав меня, Марина тут же радостно подбежала, словно наше прощание не было омрачено тяжелым разрывом и ссорой.