Книга Почти 15 лет, страница 177 – Микита Франко

Слава улыбнулся, повернулся на бок, обхватывая подушку руками.

— А тебе хорошего дня, мой принц из скандинавских.

В спальне Славы стоял оранжевый полумрак в свете настольной лампы. В спальне Льва, отражаясь от зеркала, падала полоска света на постель. Солнце никогда не посещало их царства одновременно.

Не потому ли, что эти царства на разных концах Земли?

Он уже пожалел, что так сказал: мол, ты полетишь один. Теперь, когда прошло больше недели, когда он был окутан вниманием и заботой, а каждый день начинался с сообщений Льва и признаний в любви, он не понимал своего жестокого стремления напугать сына, сделать ему как можно хуже. Отойдя от злости, он начал думать, как это всё отмотать назад, рассказать Мики правду и не потерять своего родительского авторитета.

Он всегда считал, что любой человек заслуживает правды. Юлить, искажать смыслы, не говорить в глаза, а скрывать что-то из лучших (а в его случае из худших) побуждений — это жестоко, никогда не бывает правильным, и никто этого не заслуживает. Не было бы ничего вернее, чем сказать сыну: «Прости, Мики, я разозлился на тебя и соврал, я был не прав, всё это время у меня были билеты домой», но…

Когда Слава это представлял, то тут же пугался масштаба своей подлости: столкнуться с мыслью, что он обрек ребенка на двухнедельное существование с пониманием, что отец отсылает его в Россию, как в Сибирь на каторгу, было невыносимым. А потом новый ужас от осознания, что Мики тоже всё это поймёт, поймёт, какой Слава мерзавец, и это окончательно испортит их отношения, которые и без того непонятно за каким чертом ещё держатся в своей шатко-валкой позиции.

Поэтому, когда он всё-таки вытянул его на прогулку, когда они поговорили по душам и поняли друг друга, он говорил ему другую правду. Он думал: ну, заменишь одну правду на другую — разве так уж критично? Главное, что он был искренним.

Ровно до того момента, пока не сказал, что решение вернуться пришло к нему будто бы на днях. Во всяком случае, так это выглядело, ведь про билеты, купленные ещё первого числа, он не сказал ни слова, зато выдумал какие-то закрытые границы. Всего лишь мелочи, да? Небольшое умалчивание никому не вредит.

Он запомнил эту свою мысль — про умалчивание — и потом, в аэропорту, она накатила на него снова. Когда женщина на пункте досмотра вытащила из рюкзака Мики марихуану, у Славы будто страница из Википедии в голове прогрузилась: так, это ничего страшного, это легально, я об этом читал…

— Это моё, — сказал он быстрее, чем Мики успеет ляпнуть что-нибудь не то.

Они с сыном обменялись многозначительными взглядами.

— У вас международный перелёт, сэр. Провозмарихуаны допускается только на внутренних рейсах. Мне придётся это изъять.

— Конечно, — кивнул Слава. — Извините, я не знал.

Допустим, от службы безопасности аэропорта он отвертелся, но от мысли, что ты худший отец в истории всех времен и народов отвертеться было куда сложнее. Даже ругаться на Мики было сложно. Упрекать его за что? За вранье? За то, как Слава, веря в лучшее в нём, надеялся на исправление, а тот обнулил все его надежды? А сам Слава что, не врун? Небольшие умалчивания, значит…

Он написал Льву о том, что случилось, и они слегка повздорили в переписке.

«Я не знаю», — в раздражении писал Слава ответ на вопрос мужа: «Как это могло случиться?»