Книга История Льва, страница 142 – Микита Франко

Хорошо, если бы рядом былЮра. Они бы сейчас вместе сидели на автобусной остановке, не зная, как добраться до кампуса, потому что ни у кого из них не оказалось денег на проезд, и тогда они бы пошли пешком, а потом, спустя много лет, смеясь, говорили бы друг другу: «А помнишь?» и это было бы круче, чем секс, круче, чем взрывать ванную, круче, чем вертеться на офисном стуле.

Жаль, что Юра никогда не вырастет. Жаль, что нельзя ему даже позвонить. В тот вечер его так не хватало.

Лев [44]

Он продержался в Америке ещё два месяца. Надеялся, что за это время всё как-то устаканится, он приспособится к Риверсайду, как когда-то приспособился к Новосибирску: найдёт здесь новую «Карину», нового «Артура»… Но никто не находился.

У него оказалась этнически богатая группа: он был единственным белым. Все остальные были чернокожими, азиатами, кем-то между чернокожими и азиатами, кем-то между чернокожими и белыми… В общем, Лев не знал названий всех тех рас, которые видел, и в своей голове определял ребят уничижительными кличками: негр, желтый, китаёза. Он знал, как худо ему придется, если однажды он забудется и скажет такое вслух (впрочем, поймут ли его, если он скажет на русском?), но строгую политику в отношении расовой дискриминации считал таким же перегибом, как квартал Кастро с гей-барами.

Он старался держаться со всеми вежливо, а все держались вежливо с ним, но дружеского сближения не происходило: даже когда прошёл месяц, даже когда все выучили друг друга по именам, даже когда в столовой стали появляться столики той или этой дружеской компании, всё равно не находилось людей, к которым мог бы примкнуть Лев, и тогда он решил, что всё из-за того, что он – белый. Они, наверное, избегают его, считают поработителем, хотя он обыкновенный мигрант. Он даже думал, не сказать ли им, что он русский, что он вырос в ненависти к Америке и капитализму, но решил, что эту информацию стоит приберечь как козырь.

Учеба наводила на него тоску, расписание было забито сплошными лекциями, много информации перекликалось с тем, что он уже учил в России, практики – никакой. Поэтому он стал пропускать, чтобы больше работать, а больше работать, чтобы зарабатывать много денег, а много денег… Куда ему много денег, он не придумал. После того, как он оплачивал место в общежитие и покупал продукты, у него оставалось пару сотен баксовв месяц, которые он начал тратить на алкоголь.

Потом Льву будет трудно оценить, что стало спусковым крючком. Может быть, его апатичная безвольность, унылая тоска, придавившая с того дня, как Яков сказал, что они расстаются. А может, тоска по дому. Если бы Льва спросили, какое это чувство, вряд ли бы он сказал: «Грустно». Ему не было грустно. Ему не было горько. Ему было никак. И, наверное, это было хуже всего.

После работы он лежал в кровати, не в силах заставить себя сделать хоть что-нибудь: почистить зубы, принять душ, переодеться. На совершение элементарных процедур ему приходилось «решаться»: он собирался с силами, чтобы выйти из комнаты, пройти до общей душевой, отстоять очередь. В этой очереди он выглядел настолько сонным и уставшим, что пару раз его пропускали вперед, и он чувствовал себя обманщиком: ведь он нормально спал. Даже больше, чем нужно.

Тогда ему и начал вспоминаться тот вечер в клубе, а точнее, слова Якова: алкоголь поможет расслабиться, поможет стать веселее. Его жизненный опыт это подтверждал: одноклассники, студенты, друзья – все, кого он когда-либо заставал пьяными, отличались добродушной веселостью. Может, с ним не сработало, потому что он мало выпил? Всего лишь стакан текилы, разбавленной спрайтом. Нужно пробовать ещё.