Книга Жена самурая, страница 209 – Виктория Богачева

Ёрико-сан переживет своего мужа ненадолго — ровно настолько, сколько времени потребуется письму, чтобы достичь поместья Фудзивара, а ей самой — надлежащим образом подготовиться к церемонии. Будучи онна-бугэйся, она перережет себе горло.

— Я воспитаю твою дочь, как свою, — коротко ответил Такеши, и Фухито кивнул.

Минамото предпочитал говорить мало, когда был вынужден говорить, или не говорить вообще, когда мог молчать. Ему не было нужды разбрасываться длинными, пространными обещаниями; достаточно было просто сказать.

— Я хочу назвать ее Томоэ*. Я подготовил для нее восемнадцать посланий — по одному на каждый год до совершеннолетия. Вручай их ей на дни рождения. Свитки лежат на моем футоне.

Такеши кивнул. Почему-то вдруг стало тяжело говорить, и он не смог вытолкнуть из себя ни слова.

— Хорошее имя, — улыбнулся Нарамаро. — Мы обязательно расскажем ей про тебя и Ёрико-сан, когда она подрастет.

— Только ту часть, в которой мы еще неуспели покрыть позором свои имена, — Фухито усмехнулся. — Я потому и прошу Такеши ее вырастить. В родовом поместье наши имена будут все время ее преследовать.

В тот вечер время утекало сквозь пальцы, будто песок.

Однажды Такеши поднял взгляд и увидел, что небо на востоке начало светлеть. Часы, что у них оставались, прошли. С того момента счет пошел уже на минуты.

Фухито перехватил его взгляд и обернулся. По его губам скользнула кривая усмешка, он кивнул себе и встал. У Такеши разом закончились все слова, и он не знал, что сказать Фухито в последний раз. Больше им не удастся переговорить — когда начнется церемония, в ней не будет места ни для их дружбы, ни для их прощания.

Также молча рядом с ними поднялся Нарамаро, который не скрывал взволнованного взгляда. «Уже? — говорили его глаза. — Так скоро?».

В голове Такеши проносились воспоминания их детства и юности — те редкие беззаботные минуты, которые они могли провести в играх и забавах. Он смотрел на Фухито и видел перед собой мальчика, протягивающего ему руку, когда он упал во время тренировки; мальчика, с которым они ночевали под дождем в лесу; мальчика со строгим взглядом и тихим смехом.

Никто из них не произнес ни слова, пока они стояли втроем в те последние минуты, вслушиваясь в треск костра и свист ветра. Фухито посмотрел каждому из них в глаза долгим взглядом, развернулся и пошел прочь — расправленные плечи, поднятая голова, сдержанный шаг.

— Я ведь знаю, что он не обернется, но все равно жду, — сиплым голосом произнес Нарамаро и прочистил горло.

Такеши медленно кивнул. Он не хотел говорить.

За то время, пока они молчаливо прощались, вдоль линии горизонта появилась светлая полоса, предвещавшая скорый рассвет. Минамото посмотрел на Нарамаро, постепенно осознавая, что теперь так будет всегда. Он больше никогда не спросит мнения третьего члена их альянса, потому что его больше нет.

— Кайсяку должен быть ты, — произнес Такеши и поднял культю. — Из-за нее я не смогу ударить с точностью, которая нужна.

По лицу Нарамаро пробежала волна отвращения. В юности каждого из них обучили удару, необходимого кайсяку — смахнуть голову катаной следовало так, чтобы та повисла на тонком лоскуте кожи и ни в коем случае не упала и не покатилась по земле, ибо это — величайшее неуважение, котороетолько возможно выказать мертвому человеку. Малейший просчет мог опозорить и кайсяку, и того, кто совершал сэппуку. Много хуже — подобный просчет делал церемонию абсолютно бессмысленной, а жизнь — прерванной напрасно, ведь самураю не удавалось смертью искупить свой позор, ибо даже после смерти его кайсяку причинял ему великое бесчестие.