Книга Отрада, страница 17 – Виктория Богачева

В самый последний вечер собрались в избе у Стояны: был ее черед принимать гостей. Расселись по лавкам да по сундукам, взяли в руки веретена, но больше болтали, чем нитку сучили. Отрада, как ближайшая подружка, устроилась на почетном месте подле Стояны – сидели они, прислонившись спинами к теплой печи. Попивали кисель – его варить Отрада была великая мастерица.

— Давайте про страшное нынче! — предложила еще в самом зачине Забава, сидевшая на лавке во главе стола.

Так и повелось, что сказывали друг другу басни, как с ними что-то страшное приключилось: кто лешего на болоте увидал, кого банник едва не придушил, кто дитя от Полуночницы спас... На выдумки каждая девка была горазда! Жути натерпелись – седмицу по ночам спать не смогут, все будут басни вспоминать.

— А я расскажу то, что от деда услыхала! — Забава нетерпеливо заелозила поневой по скамье – шибко хотелось ей басней поделиться.

Стояна пихнула Отраду локтем в бок и зашептала, борясь со смехом.

— Ох, и неподобающе елозит наша витязева невеста… — молвила острая на язык девка, и Отрада укоризненно покачала головой, пряча улыбку за кашлем.

Многие девки не любили Забаву. Слишком рано та возгордилась и нос задрала, что станет женой гридню из дружины! А ведь сватовство-то еще и не случилось, а она уже воображала себя княгиней, не меньше!

— Ходит по свету в людском обличье великая Мара-Морена, — тихим, вкрадчивым голосом завела Забава, и уОтрады за шиворотом побежали муравьи. Уж что-то, а басни девка складно сказывала!

— И любо Богине потешаться над людьми перед тем, как попадут они в ее мертвое царство, в темную-темную Навь. По-всякому Мара-Морена может рассудка лишить, но занятнее всего ей глядеть, как человек сам себя губит. Говорят, однажды Богиня заплакала, и слезы ее, упав на землю, превратились в диковинные самоцветы. Тому, кто волей али разумом слаб, кто недоброе замыслил, нашептывают камни страшные слова. Говорят, заради них творили люди ужасные вещи. Но не будет счастлив тот, кто их заполучит. Лишат камни его разума, толкнут на лихое дело.

Забава потянулась к чарке с киселем, чтобы смочить горло, и в горнице такая тишина повисла, что и писк мышиный раскатом грома показался бы. Притихла даже Стояна, которая рассказчицу на дух не переносила.

— А девкам, девкам можно эдакие самоцветы носить? Я б на себя примерила, — спросил кто-то из дальнего угла, и по лавкам зашелестел приглушенный смех.

Забава раздосадовано цокнула. Баснь она еще не закончила сказывать.

— А не сам ли Зорян Нежданович такое придумал? — не утерпев, вступила Стояна. — Али иной муж. Лишь бы бабам самоцветы на ярмарке не брать. То, мол, камушки Мары-Морены, негоже их в избу тащить!

Тут уж вся горница смехом грянула, и Забава от досады покраснела. Фыркнула, словно лисица, перекинула длинную косу с плеча на плечо и белые руки на груди сложила. Ее ближайшие подружки кинулись утешать, вдвоем нашептывали что-то горячо ей в уши и все косились на довольную, подбоченившуюся Стояну.

— Ты глупа, коли мыслишь, что я выдумку дедову тут пересказала, — Забава заговорила, когда утих смех. — А это взаправду все. Я слыхала, как дед однажды про самоцветы эти с мудрыми людьми говорил. Тебе не чета!

И коли сперва Забаве сызнова поверили, то последними словами она себя выдала. Говорила в девке великая обида, что над баснею ее посмели насмехаться.