Книга Смертная, страница 155 – Мария Сакрытина

Но рядом Энки и Эхат. Не стоит им видеть, не стоит знать, как беспомощна моя жена.

– Любовь моя, если таково твое желание, я найду и верну тебе сына Саргона в целости.

Вместо того чтобы согласиться, неразумная смертная снова качает головой.

– Нет. Я не нуждаюсь в твоей помощи. Уходи, Дзумудзи, я не желаю тебя видеть. Мне казалось, в Уруке я достаточно ясно дала тебе это понять.

Упрямая девчонка! Я оглядываюсь и вижу, что Эхат, сев на песок, с любопытством наблюдает, звериная морда нечитаемая, как и лицо Энки.

Все, мне надоела эта игра.

Демоны все ближе – песнь песка предвещает кровавый пир. Смертная ловит мой взгляд, говоря:

– Прощай, Дзумудзи.

«За эту сцену, ведьма, ты мне ответишь особо», – думаю я.

Эхат первым понимает, в чем дело, – его громоподобный рев сотрясает землю. Смертная вздрагивает, и тогда моя благодать оглушает ее, связывает, не давая вдохнуть. Мгновение девочка бьется – удивительно долго для смертной, даже для колдуньи, – но потом, закатив глаза, замирает, и я ее отпускаю. Ловлю потрясенный взгляд Энки.

– Брат…

Подхватив девочку, я отступаю – мимо проносятся гибкие тела демонов. Песок стонет, словно плакальщицы на похоронах, и смертных накрывает тьма.

– Брат, это неправильно, – с презрением говорит Энки.

«Ты ничего не понимаешь», – мысленно повторяю я.

Земля дрожит, слышится рев воды – Энки отворачивается к вихрю тьмы, где танцуют демоны и гремит рев Эхата. Целителю не одолеть пустынных змей. Это же не люди, мор им не страшен.

Дальше я не смотрю. Пора освободить наконец мою жену. И показать смертной девочке, что она не ровня великому богу.

Настало время расплаты.

Хилина

Это похоже на сон – затянувшийся запутанный кошмар, в котором меня мутит, голова раскалывается, а онемевшие руки стягивают веревки.

Сколько можно? Я так устала. Пожалуйста, довольно!

Сон не желает кончаться. Подо мной не колючий песок, а гладкие каменные плиты. Взгляд скользит по стрельчатому потолку вместо звездного неба. Серебряные узоры сияют на стенах, обрамляя хрустальные пластины, в которых отражается невозможная сцена: Дзумудзи на коленях чертит пентаграмму кровью. На алтаре перед ним свиток, от которого веет душно-сладкой благодатью Эа. Дзумудзи окунает пальцы в серебряную чашу, полную серой грязи – его крови, а дух-прислужник, один из ветров, выжимает на нее мертвого петуха, точно мокрую тряпку. Птичья кровь течет, смешивается с божественной благодатью – кап-кап-кап. Это и мое тяжелое дыхание – все, что нарушает торжественную тишину.

Я смотрю и не могу поверить. Быть может, кто‐то из воинов Зубери ударил меня по голове? Это должна быть галлюцинация. Зачем богу пентаграмма? Дзумудзи, презирающий смертных и все, что с ними связано, готовится к кровавому обряду? Для чего?

Воздух горек от дыма, во рту гадкий привкус пыли. Горло саднит, шея, похоже, опухла. Меня душили. И делал это не человек.

– Зачем? – хриплю я.

– Закрой рот, смертная, – отвечает Дзумудзи, не отвлекаясь от пентаграммы. – Или замолчишь навеки.

Голова кружится, мысли вязнут, словно мухи в меду. Что происходит? Почему он так со мной говорит? Услышать эту угрозу от Зубери нормально – для него я марионетка Саргона, развратница, рабыня, подарок для отца. Царевич еще был со мной слишком мягок, что его воины, конечно, не оценили.