Книга Жнец и Воробей, страница 31 – Бринн Уивер

Роуз одаривает меня ободряющей улыбкой, и на минуту я забываю о том, что чуть не сделал сегодня вечером. Присаживаюсь перед ней, подставляя колено для её щиколотки. Она осторожно кладёт ногу и смотрит, как я потираю руки, чтобы согреть их. Она хмурится.

— Больно?

Роуз пожимает плечами и отворачивается, сглатывая.

— Немного.

— Это нормально, если ты боишься…

— Нет, — говорит решительно, хотя это не совсем убедительно, и она это знает. Вздыхает и добавляет: — Кость, торчащая наружу… это слишком. Трудно выкинуть из головы.

— Понимаю, — я слегка тяну за край липкой ленты, и Роуз вскидывает голову, когда больно выдёргиваются волосы, отросшие под ней.

— С пушком совсем другие эмоции.

Я фыркаю.

— Что?

— Смотри, — она ставит другую ногу мне на колено, чтобы сравнить разницу между бритой кожей, всё ещё сверкающей от горячей воды, и ногой, на которой тонкие тёмные волоски блестят в тусклом свете. Она указывает на свою опухшую ногу, на которой всё ещё видны следы от бандажа. — Пушок.

Хочется сказать что-то глупое, типа «мне нравится пушок», или «это горячо», или ещё кучу дурацких шуток. Я откашливаюсь и пытаюсь сосредоточиться на повязке, поднимая один край, чтобы проверить, не прилипли ли швы к марле.

— Это естественно.

— Это больно, когда прилипает.

— Подожди, пока мы не снимем гипс.

— Будет больно?

— Нет. Но когда мы его снимем, возможно, ты сможешь заплетать косички.

— Док, — смеется она, толкая меня пальцами ног. — Ты же должен помогать.

— Я помогаю. Отвлекаю тебя, чтобы сделать это, — говорю и рву повязку.

— Ублюдок! — она вскрикивает, хватает меня за запястье и смеется, широко раскрыв глаза. Я знаю, что улыбаюсь, как гребаный дурак, но, похоже,не могу заставить себя остановиться. — Я на девяносто девять процентов уверена, что у тебя вообще нет никаких дипломов, и ты выиграл свой стетоскоп в игре «Утиный пруд».

Роуз отпускает моё запястье только для того, чтобы шлепнуть меня по руке, а затем откидывается назад, её улыбка медленно исчезает. Спустя пару мгновений понимаю, что тоже перестал улыбаться. От легкости её прикосновений я кое-как сдерживаю свои слова. Мне трудно подавить внезапное желание сказать ей, как прекрасно её кожа сияет в этом свете, и какая она забавная и необычная, и как я благодарен за тепло её прикосновения, за её присутствие. Как я стараюсь не думать о том, что она голая под этим халатом. Рука, лежащая у неё на коленях, не дает ему раскрыться.

— Возможно, в тебя есть какая-то жестокая сторона, доктор Кейн, — говорит Роуз, и мои мысли о её теле уступают место образам Мэттью Крэнвелла. Я всё ещё чувствую тяжесть гаечного ключа в руке, жар ярости в венах. Не знаю, изменилось ли что-то в моём выражении, или она просто чувствует изменение в воздухе, но Роуз хватается за мою руку. Она раскрывает мою ладонь и кладет на нее влажный ватный диск. — Но у тебя есть и добрая сторона. И мне нравятся обе. Одинаково.

Улыбка Роуз нежная, её глаза полны тепла. Я стараюсь изо всех сил ответить ей такой же улыбкой. Сосредоточиться на простых действиях заботы. Аккуратно очищаю её рану, каждое действие — это ритуал. Меня это успокаивает. Человек, которым я решил стать, когда поступал в медицинскую школу? Это всё ещё я.

Но она права. Возможно, во мне есть жестокая сторона. И мне нужно это помнить. Ведь, оказывается, это просто так не забудешь.