Книга До мозга костей, страница 50 – Триша Вольф, Бринн Уивер

Не замечает крошечный клочок бумаги, выпавший из его кармана.

Не видит, как мои связанные руки ползут по окровавленному ковру, чтобы схватить упавший чек.

Не смотрит, как я читаю его, не видит, как я закрываю глаза, чтобы запомнить каждую деталь. Не знает, что я подтягиваю его к себе, чтобы положить в карман.

Ресторан-бар кампуса Арли. Университет Ревери Холл. Оплата наличными. Пеллегрино. Салат цезарь с курицей. Капучино.

Я закрываю глаза на мгновение, мысленно повторяя эти детали снова и снова, пока они не отпечатываются в моем мозгу.

Когда я открываю глаза, моего ангела уже нет. Моего нападавшего больше нет. Отрезанный язык моего отца, видеокамера, молоток — всё исчезло. Остались только ножи в моей груди и остывающие тела моих родителей на полу. Нас бросили, оставили мерзнуть на сквозняке из открытой двери или окна где-то в доме. Но этот поцелуй холодного воздуха подстегивает меня, ложится на мои раны, как шепот, который говорит мне действовать. Несмотря на боль, слабость, страх и отчаяние, он толкает меня на четвереньки, требуя, чтобы я ползла по битому стеклу в поисках телефона матери. Изо рта капает кровь, я хриплю от боли в поврежденном легком, а холодный сквозняк всё ещё цепляется за меня, умоляя неостанавливаться.

— Кири.

Это слово достаточно знакомо, чтобы быть реальным, и достаточно незнакомо, чтобы вбить клин между прошлым и настоящим.

Я моргаю. Дыхание сбивается. Фантомная боль пронзает моё легкое. Вижу стекло на полу под руками. В один момент мои ладони лежат на ковре в доме моего детства, мягкий ворс — это ласка для боли от острых осколков. Но когда я снова моргаю, мои ладони лежат на блестящей серой плитке моего кабинета. Единственная связь между двумя мирами — звук моих страдальческих выдохов и мерцание разбитого стекла.

— Кири... Ты можешь отпустить это.

Чья-то рука обхватывает меня за плечо. Кожа под моей влажной рубашкой наслаждается прохладным прикосновением. Я вся мокрая от пота и дрожу, словно у меня лихорадка. Голова пульсирует ровным гулом, по мере того как прошлое отступает, а настоящее освобождается от удушающей хватки.

— Это всего лишь воспоминание, — говорит Джек, его голос тих, а другая рука обвивается вокруг моего запястья. Его пальцы лежат на моем пульсе. Когда я отрываю взгляд от стекла и поднимаю глаза, Джек смотрит сначала на свои часы, а следом на мои, его губы складываются в мрачную линию. — Это всё нереально.

Я хочу сказать ему, что он ошибается, что каждое воспоминание оставляет после себя что-то реальное. Реальные шрамы. Реальные последствия. Но сейчас у меня нет сил бороться с ним.

Я переключаю своё внимание на стекло на полу, на кровь, которая сочится из-под моей правой ладони, вдавленной в осколки. Когда закрываю глаза, Джек оставляет мне лишь несколько судорожных вдохов, прежде чем поднимает моё запястье и, схватив другой рукой за бицепс, помогает мне встать на ноги. Стекло хрустит под нашими ботинками, пока он ведет меня к столу, его прикосновение — надежный якорь, который не отпускает меня, даже когда он предлагает мне опуститься в кресло.

Когда я устраиваюсь, Джек опускается передо мной на колени, берет окровавленную руку и переворачивает её, чтобы осмотреть неровный, глубокий порез на мякоти большого пальца. Между его бровями образуется складка, которая исчезает, когда он тянется к коробке салфеток на моем столе.