Книга Сбежавшая невеста Дракона. Вернуть истинную, страница 67 – Арина Лунная

Внезапно снаружи доносится громкий стук в ворота, а за ним слышатся приглушенные голоса и быстрые шаги. Сердце замирает, а затем начинает бешено колотиться. Это он.

Я выбегаю в коридор как раз в тот момент, когда распахивается входная дверь. На пороге стоит Джонатан. Он не кричит, не ломает стены. Он стоит неподвижно, но от него исходит такая концентрация холодной энергии, что воздух в прихожей кажется гуще. Его глаза находят меня, и в них нет ни капли той мягкости, что была утром. Только сталь и лед.

— Амелия, — его голос не гром, а низкий гул подземного толчка. — Нам нужно поговорить.

Он проходит внутрь, и я замечаю, как Марфа испуганно уплывает в стену, а кот сворачивается клубком, притворяясь спящим. Даже призраки чувствуют исходящую от него силу.

Мы снова спускаемся в подвал. Он не садится, он стоит, прислонившись к стеллажу, скрестив руки на груди, и смотрит на меня. Серафим вальяжно развалился на старом деревянном стуле, который кажется еще чуть чуть и не выдержит его веса.

— Она подтвердила, — говорит он без предисловий. — Всё, о чём говорил Серафим. Правда. Она ищет «Сердце Пламени».

От этих слов по спине пробегает ледяной холод. Так значит, это не бред моего раненого сознания? Не плод больного воображения Серафима?

— Я… я ничего не знаю о каком-то сердце, — слышу я свой собственный растерянный шёпот. — Бабушка никогда… она ничего не говорила.

— Но она что-то оставила, — настаивает он. Его взгляд тяжёлый, неумолимый. — Книгу. Эту больницу. Ты ключ, Амелия. Ты должна что-то помнить. Что-то, что кажется незначительным.

Я безнадёжно качаю головой, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слёзы от бессилия. Я роюсь в памяти, в обрывках детских воспоминаний. Прогулки с бабушкой по саду. Её руки, пахнущие травами. Тихие напевы у камина. Но никаких «сердец». Никаких артефактов.

— Ничего, — выдыхаю я. — Прости.

Откуда-то сверху доносится настойчивый, нервный стук в дверь. Мы с Джонатаном одновременно вздрагиваем. Он хмурится.

— Кто это?

— Не знаю, — я поднимаюсь по лестнице, чувствуя странное облегчение от этого перерыва. Любое вторжение из внешнего мира сейчас желанно. Необходимо, чтобы хоть немного развеять это напряжение.

На пороге стоит женщина. Лет сорока, в потрёпанном, но чистом платье, с лицом, исчерченным морщинами и усталостью. Она прижимает к груди замотанный в тряпку свёрток. Ребёнка. Малыш тихо хнычет.

— Простите за беспокойство, — её голос дрожит. — Говорят, здесь… здесь помогает лекарыня. Моя девочка… у неё жар, кашель, дышать тяжело…

В её глазах такая бездонная надежда и такой же бездонный страх, что вся моя собственная суета мгновенно кажется мелкой и незначительной.

— Проходите в больницу, — говорю я, отступая и указывая ей на вход, а сама иду вслед за ней. — Джонатан, прошу, принесите горячей воды и чистых тряпок. Серафим, в дальней палате есть травы. Срочно. Неси все, что там есть.

Они смотрят на меня с нескрываемым изумлением, будто я предложила им сплясать джигу. На их лицах читается ясная мысль:

«Сейчас? Когда на кону судьба мира?»

— Сейчас же, — говорю я твёрже, и в моём голосе звучат нотки, которые я сама от себя никогда не слышала. Нотки хозяйки этого места.

Они молча разворачиваются и расходятся в разные стороны.

Я завожу женщину в палату. Оказывается её зовут Лира. Укладываю ребёнка на кровать, осторожно разворачиваю. Девочка, лет трёх, вся горит, губы синеватые. Я прикладываю ладонь ко лбу, и знакомое покалывание бежит по коже. Моя магия, та самая, что была оружием и загадкой, теперь мягко струится наружу, подчиняясь старому, как мир, инстинкту лечить.