Книга Лев Голицын, страница 81 – Андрей Белянин

— Я не усну?

— Нет, это будет не сон… — Ее губы нежно поцеловали меня в лоб — там, где еще недавно я ощущал боль от застарелого шрама. Чужую боль…

* * *

Есаул Макеев выхватил револьвер и прицелился мне в лоб:

— Еще только шаг, ваше благородие, и я застрелю вас как собаку!

Я изумленно опустил плеть. Макеев⁈ Сукин сын, волчий выкормыш, прошедший со мной столько походов, резавший краснопузых в капусту, бесстрашно ходивший в любую рубку, на пулеметы, на пушки, на превосходящие силы противника, убивавший кого угодно по моему приказу, здесь и сейчас поднимает на меня оружие…

Это был мятеж! Мятеж всей Азиатской дивизии! Хлестнув коня, я направил его к забайкальцам с криком:

— Ко мне, бойцы! Арестовать есаула!

В ответ раздались винтовочные и пистолетные выстрелы. Мне не подчинялся никто — ни буряты, ни казаки, ни офицеры, ни рядовые, даже охрана санитарного обоза ощетинилась штыками. Они все сошли с ума!

Тибетцев я отослал еще на днях, верная сотня монголов цина Сундуй-гуна находилась в разведке в степях, и никто не пришел мне на помощь. Я уговаривал, упрашивал, угрожал… Но эти неблагодарные люди, еще вчера не смевшие прямо смотреть мне в глаза, теперь брали меня на прицел, трусливо стреляя в упор.

Махагала метался внутри моей черепной коробки, воя от ярости и требуя залить все вокруг кровью изменников! В меня одновременно палило более двух сотен человек, но пули не задели ни коня, ни рукавов моего малинового халата. Демон держал свое слово: никто не мог убить белого бога войны.

— Мятежники! Иуды! Предатели! Я повел бы вас в Тибет, мы были бы спасены, мы могли бы восстановить великую империю! Ламы предсказывали мне…

Но в ответ раздавалась лишь беспорядочная стрельба. Оставалось одно: скрыться в предрассветном тумане и, доверив свою судьбу благородному скакуну, попытаться найти преданные мне монгольские части. Я еще мог вернуть себе власть, догнать ускользающую из рук дивизию, казнить всех, кто не со мной… всех…

* * *

Мне сложно описать мои ощущения в тот день. Я даже не помню, с какого момента перестал слышать голос Ланы. Сквозь полуприкрытые веки угадывались лишь отблески свечей на потолке. Причудливую игру теней и образов я не видел, но почему-то был уверен, что они метались по всей комнате в диковинном танце, без музыки и такта, подчиняясь только еле уловимому ритму слов. Что говорила моя ведьма, о чем просила, кого призывала, на чью помощь надеялась — непонятно…

Я не пытался уловить смысл слов или имен, я скорее чувствовал по прохладным движениям воздуха у моих голых плеч, что она, возможно, встала с колен и двигалась рядом, словно в незримом полете.

Глаз открывать не хотелось. Не то чтобы она это запретила, просто действительно не было ни малейшего желания. Я смотрел на происходящее вне себя другим зрением, почти не ощущая физической боли…

* * *

Пуля беззвучно входит в плоть. Сначала не ощущаешь ничего, кроме тупого удара, как дубиной. Потом появляется холодное чувство ожога. У тебя холодеют губы, ноги перестают слушаться, а животный испуг лошади, почуявшей запах крови всадника, передается и тебе…

* * *

Впрочем, я не уверен, что физическая боль имела место. Я, может быть, ощутил ее всего один раз, когда ледяной коготок Ланы разрезал кожу на моей груди, раздвинул мышцы и осторожно коснулся замершего сердца. Она словно бы сцарапывала с него какое-то грязное пятно или копоть порохового дыма. Это не было больно и не было страшно. Страшным было лишь то, что я считал это совершенно естественным…