Книга Не названа цена, страница 137 – Мария Берестова

Всё шло не так и не туда — и он совсем уже не был уверен, что всё это можно вырулить хоть каким-то образом туда, куда надо.

Хуже того.

Он уже и не был уверен в том, что знает, куда ему надо выруливать.

Он вообще уже ни в чём не был уверен.

Внутри него рвались и метались эмоции — разрушительные и отчаянные — запертые, как в клетке, в его безнадёжности, и пожирающие его самого.

Но вдруг в эту бурю вплёлся тёплый лучик сочувствия и поддержки.

Рийар устало прикрыл глаза, не желая глядеть на ту, что несла ему эту поддержку и от кого он ни мог укрыться.

Айриния села на другую скамейку в беседке. Сквозь ресницы он глянул на неё и обнаружил, что она смотрит в сад. Впрочем, очевидно, она по его эмоциям догадалась, что он подглядывает, потому что с её стороны пришла лёгкая добродушная насмешка.

Рийар опять закрыл глаза плотно и позволил себе раствориться в её эмоциях — спокойных, тёплых и ровных. У него у самого никогда не было таких — внутри него всегда всё рвалось, металось, мучилось, неслось на бешеных скоростях, кололо острейшими иглами нервы!

Эмоции Айринии были совсем другие. Там, где у Рийара все силы устремлялись в одну колющую точку — у неё эти силы тонким слоем распределялись по всему пространству. Там, где у него всё вертелось и подменяло одно другое, — у неё наблюдалось статичное постоянство. Там, где у него был взрыв — у неё горело ровное согревающее пламя.

Рийар тонул в её эмоциях.

Нет, не тонул: бросался в них, как человек, на котором загорелась одежда, бросается в воду. Он, принимая её эмоции как свои, чувствовал себя в этот момент спасённым, и сам не понимал, как такое возможно.

Он не планировал и не мог планировать такого результата от своей магии. Он хотел поглумиться над ней, и, как ему думалось, составил идеальный план мести.

Рийару самому случалось неоднократно ловить откаты, блокирующие эмоции, и он по себе знал, как мучительна эта тотальная внутренняя блокада и с каким острейшим наслаждением возвращаешься к жизни, когда этот откат проходит. Ему подумалось, что это будет весьма забавно: сделать себя единственным человеком, к которому Айриния сможет испытывать эмоции.

Это было бы изощрённой и жестокой пыткой. Она не смогла бы бороться со своей потребностью испытать хоть какие-то эмоции и стала бы ходить за ним жалкой собачонкой, поверженной и беспомощной.

Он не ожидал, что она сможет чувствовать и его эмоции тоже, и не понимал, как из его запроса магия могла вытворить такую нелепость. Если бы ему хоть на миг закралась в голову мысль, что магия такого рода может иметь такой коварный побочный эффект — он никогда в жизни не стал бы её использовать!

Это было слишком страшно, оказаться вмиг настолько беспощадно раскрытым.

Это было настолько невыносимо, что он, пожалуй, просто и прикопал бы её в том же изоляторе — или, во всяком случае, настоял бы на том, чтобы Леон дал ход его заявлению, и чтобы Айринию осудили и выслали. Лишь бы никогда больше не сталкиваться с ней.

Если бы не это идиотское ровное понимающее сочувствие.

Он ждал от неё ненависти — это было бы логично. Он ждал презрения — тут уж не потому, что это было логично, а потому, что он сам на её месте одарил бы противника презрением. Он ждал, в конце концов, высокомерия, насмешки, чего угодно!

А она, сперва превратившись в чистое воплощение зашкаливающего страха, едва придя в себя от этого страха, ответила на его раскрытость пониманием и сочувствием!