Онлайн книга «Кошмар на Полынной улице»
|
– Беда у меня, пани Горегляд, – прошептала селянка. – Цену знаешь? – Вот, – дрожащая рука с яркими браслетами-оберегами протянула даме плотно набитый мешочек. Пани Горегляд без слов отступила в темный зев дома. Казалось, солнечный свет опасался переступать порог ее жилища, отчего вход в прихожую больше всего походил на мрачные врата, ведущие куда-то по ту сторону бытия. Селянка запнулась и остановилась, вцепившись в дверной косяк, будто он единственный удерживал ее от падения в бездну. – Шагай смелее, тут ровно, – пани Горегляд, поскрипывая половицами, шла прочь, не заботясь о том, следует ли за ней гостья. Дверь медленно закрывалась, словно ждала, пока селянка наконец уберет пальцы с косяка, но та все стояла, не в силах сделать и шага. – Коли передумала, уходи! Мне тут зеваки ни к чему! – раздалось вдруг откуда-то сверху. Селянка вздрогнула, подалась было назад, но потом все же поборола страх, перекрестилась и шагнула во тьму. Глаза ее привыкли удивительно быстро. Делая мелкие неуверенные шаги, она прошла через прихожую к винтовой лестнице, на ступенях которой виднелись крошечные, еле трепещущие огоньки свечей. Они не давали много света, только обозначали ступени и наполняли прихожую запахом топленого воска. Держась рукой за стену, селянка осторожно поднималась по лестнице, непроизвольно считая ступени. Их было тринадцать, причем каждая последующая – выше и у́же предыдущей. Чтобы шагнуть с двенадцатой на тринадцатую, пришлось даже задрать юбки. Пани Горегляд молча наблюдала за этими действиями, сидя в кресле с высокой спинкой, стоящем прямо напротив лестницы. Рядом расположились коротконогий круглый столик с толстой белой свечой и еще одно кресло. – Садись, – приказала пани Горегляд, когда селянка, тяжело дыша, остановилась в нерешительности. Они сидели в тишине, которую иногда нарушало далекое и очень неуместное голубиное гуканье. Сидели долго. Черное платье пани Горегляд делало ее почти невидимой в темноте, еле озаряемой свечой. Выделялись только башня седых волос, бледное лицо, темно-красные, будто кровящие губы и черные глаза-колодцы, в которых не мелькало ни малейшего отблеска. Казалось, голова парит во мраке сама по себе. – Беда у меня, пани Горегляд, – повторила селянка, когда просто сидеть и молчать стало невмоготу и уже недоставало смелости смотреть никуда, кроме огонька свечи, отчего перед глазами вскоре появились цветные пятна. – Имя. – Мое? – Нет, твоего осла! Твое, конечно. – Катержина. – Чего ты хочешь, Катержина? – жестко и требовательно спросила пани Горегляд. – Отведите беду мою, во имя Пресвятой Богородицы, силушки нет больше! – Богородицу бы уговорила, если ее именем просишь… – Простите… – растерялась Катержина, – я не знаю, как правильно говорить… я женщина темная, грамоте не обучена. – Кто надоумил ко мне прийти? – Одноглазая Агата из Нижнего Красноводья. Это деревня по соседству с нашей, – с готовностью затараторила Катержина. – Уж так вас нахваливала, так нахваливала, вот я и… – Помню ее, – перебила пани Горегляд. – Ладно. Говори огню горе свое. Только молча. – Как это? Пани Горегляд глубоко вздохнула, и пламя свечи испуганно заметалось, а за ним затрепетали и тени. – Это значит, – устало и снисходительно сказала она, – что ты смотришь на огонь и четко, как малому дитяти, объясняешь, в чем беда твоя, но в мыслях, не голосом. |