Книга Притворюсь твоей сестрой, страница 50 – Анна Одувалова

– Хорошо, пошли пить кофе. Но потом, – подчеркиваю я, – мне правда нужно будет убежать.

Ее взгляд сразу цепляется за возможность.

– Куда собираешься? – интересуется она оживляясь.

Я отвожу взгляд, разглядывая вывеску ближайшей кофейни.

– Встречаюсь со старыми друзьями, – отвечаю уклончиво, чувствуя, как легкая ложь щекочет горло. – Мне же нужно как-то возвращаться… к жизни. К нормальной жизни. – Последние слова звучат жестче, чем хотелось.

Мама ловит этот посыл. Ее губы снова чуть сжимаются, но она не сдается.

– Может, все же подумаешь о… о возвращении в балет? – выдает она почти шепотом, как будто боится спугнуть меня. – Ты же так талантлива была…

– Нет, – обрываю я ее резко, категорично. Вижу, как она вздрагивает. Беру себя в руки. – Я не против выпить с тобой кофе. Но только при одном условии. – Смотрю ей прямо в глаза, чтобы она поняла серьезность. – Про балет мы не говорим.

Мама замирает на секунду, потом медленно кивает. Соглашается.

– Хорошо, – тихо говорит она. – Про балет ни слова.

Мы идем в ближайшую красивую кофейню – одну из тех с плетеными стульчиками и столиками под зонтиками, расставленными прямо на тротуаре. Занимаем маленький круглый столик. Воздух наполнен ароматом свежемолотых зерен и сладкой выпечки. Заказ делаем почти молча. Я крепкий американо, она сладкий латте с пенкой.

Официантка приносит мне дымящуюся чашку с черным, крепким напитком и маленькое, но идеальное пирожное: гладкий, темно-коричневый глазированный шар, похожий на трюфель. Разламываю его ложкой – внутри нежнейшее воздушное суфле цвета топленого молока. Маме – аккуратный эклер с блестящей шоколадной глазурью. И только сейчас, когда запах кофе и сладкого ударяет в нос, а желудок предательски урчит, я понимаю, что по-настоящему, голодна. Весь этот день, вся эта игра – они выжали меня досуха. Я набрасываюсь на пирожное, чувствуя, как его сладость и горечь кофе смешиваются на языке. Осталось пережить вечер. Зачем я только согласилась на это нелепое свидание с Элаем. Ведь понятно же, ничего хорошего из этого не выйдет.

Мама держит свое обещание. Ни слова про балет. Вместо этого она увлеченно рассказывает какие-то милые, незначительные эпизоды из жизни Зои. Про ее первый выученный этюд в пять лет, про проказливого котенка, которого подобрали во дворе особняка, про смешной случай в дорогой школе этикета. Иногда я могу поддержать разговор – кивком, коротким «да» или «правда?». Иногда – просто слушаю, подпирая подбородок рукой, стараясь представить ту девочку. Глаза мамы действительно светятся теплом, когда она погружается в эти воспоминания, кажется, молодея на глазах. На мгновение меня пронзает мысль: «Возможно, я слишком строга к ней? Возможно, она и правда не причастна к исчезновению дочери. Искренне искала. Страдала». Мысль неудобная, колючая, и я прогоняю ее, отхлебывая остывший американо.

Час пролетает незаметно. И мне стоит поторопиться, если хочу успеть

– Мам, прости, мне, правда, пора, – говорю я, допивая кофе. Встаю, обхожу столик и целую родительницу в щеку, чувствуя под губами легкий пудровый аромат. Как раз к тротуару подкатывает ее личный магмобиль – темный, бесшумный, с тонированными стеклами. Я помогаю ей собрать пару маленьких пакетиков с аксессуарами, которые она успела купить «про запас».