Книга По праву крови, страница 58 – Ксения Родионова

Алькасар усмехнулся.

— Процедуры. Да знаю я ваши процедуры… Но иногда процедуры могут быть… гибкими. Особенно когда на кону стоят интересы города. И определенных семей. Но всё же… Девочка нам почти, как родная…

Я почувствовал знакомое леденящее прикосновение отвращения: Дирак иногда говорил похоже. Эти двое готовы бросить под поезд любого, кто станет угрожать их положению.

— Я прекрасно понимаю важность дела для стабильности города, — осторожно ответил я и сделал ещё глоток. — Мне самому не хотелось бы, чтобы у Анны были проблемы.

— Да-да… И для стабильности моей семьи, капитан, — мягко, но недвусмысленно добавил Алькасар. — Моя дочь счастлива с тобой. Её будущее, её положение… всё это зиждется на репутации семьи. Репутации, которая должна оставаться безупречной. Любые… осложнения… в деле Демаре могут бросить тень. Тень, которая коснется и Оливии.

(Разумеется, мой дорогой будущий тесть. Чего стоит какая-то девчонка, когда на кону твоё тёплое семейное гнездо и кормушка у ног генералов.)

— Я уверен, что репутация вашей семьи вне подозрений, господин Алькасар, — сказал я, тщательно подбирая слова. — Инквизиция высоко ценит ваш вклад в правовую систему города. И я, как будущий член семьи, сделаю всё возможное, чтобы защитить интересы Алькасаров. Успешное и быстрое завершение дела Демаре будет в интересах всех. Особенно Оливии. — я посмотрел Алькасару прямо в глаза. — Я позабочусь о том, чтобы никакие… осложнения… не повлияли на её счастье или доброе имя вашей семьи. Вы можете положиться на меня.

Алькасар изучающе смотрел на меня несколько долгих секунд, затем его лицо расплылось в довольной хмельной улыбке.

— Я никогда в этом не сомневался, мальчик мой. Никогда, — он поднял бокал. — За успешное завершение дела?

Мне стоило огромного труда сохранить благодушную полуулыбку, когда он назвал меня мальчиком. Наши бокалы звякнули в тишине кабинета.

— За успех.

Вкус пепла остался на языке даже, когда часы спустя я вернулся в свою комнату в казарме. Наконец, тишина и простота обстановки позволили мне вздохнуть с облегчением после душащей роскоши особняка. Комната в казарме была тесной, почти аскетичной, но после вычурного великолепия Алькасаров её скромность казалась бальзамом. Я сбросил мундир на спинку стула, расстегнул воротник рубашки и потёр переносицу, пытаясь разогнать назойливую пульсацию за глазами.

(Дирак. Алькасар. Оливия. Все они тянут свои нити, словно кукловоды.)

Но была ещё одна.

Мысль о ней вползла неожиданно, как сквозняк под дверь. Анна Демаре в камере. Без родовитых покровителей, без связей, без притворства. Всего лишь девушка с ножом вместо языка и кровью, которая, кажется, горит ярче, чем все люстры в особняке Алькасаров.

Я зажёг лампу, и слабый свет выхватил из темноты грубые стены, простой стол, койку без излишеств. Здесь не было зеркал, чтобы ловить отражения, не было прислуги, чтобы читать в глазах одобрение или осуждение. Только я и тишина.

(И она.)

Я представил её в камере: не сломленную, не униженную, а яростную, как дикий зверь в клетке. Даже сейчас, лишённая всего, она оставалась… цельной. В этом был вызов.

(Она использовала магию крови. В камере. Прямо при мне.)

Уголок губ дёрнулся вверх против воли. Глупо. Безумно. И всё же что-то в этом было. Я потянулся к столу, где лежали бумаги по её делу. Документы исчезли, но их следы остались. Как и её упрямство.