Книга Хозяйка расцветающего поместья, страница 56 – Наталья Шнейдер

Карета остановилась, Виктор подал мне руку, помогая выйти. Я огляделась. Двухэтажный дом раскинул крылья по обе стороны от парадного входа, украшенного фронтоном на массивных колоннах. Светло-бежевые стены, ряды высоких окон с темно-зелеными ставнями. По бокам широкой лестницы — вазоны все с теми же примулами. Двор прорезали аккуратные дорожки, выложенные гравием.

Чуть в стороне виднелось что-то вроде альпийской горки, где покачивались на ветру чашечки крокусов, а дальше, за стеной деревьев, поблескивал пруд, сквозь ветви деревьев белела беседка. Хозяйственных построек я не увидела, должно быть, они были по ту сторону дома, скрыты от посторонних глаз. Когда отдохну, обязательно выйду и посмотрю, как тут все устроено.

Вдоль стен дома густо росли кусты сирени. Под ними проклюнулись какие-то ростки, я склонилась, разглядывая их.

— Ландыши, — сказал Виктор. — Матушка обожает их. А я люблю сирень…

Он осекся, будто смутившись.

Я взяла его за руку, погладила пальцем запястье.

— В мой день рождения — у нас принято было отмечать дни рождения, — пояснил он, словно извиняясь, — я распахивал окна, и комнату заливал запах сирени. И я радовался, что стал еще на год старше, совсем взрослый. Я уже давно не ребенок, а сирень все та же, и, может быть, наш сын когда-нибудь тоже будет распахивать окна и радоваться новому дню.

— Непременно будет, — согласилась я. — А может, дочь. Или оба. Поживем — увидим.

Тяжелые двери дома открылись, и на пороге предстал старик в униформе.

— Князь, княгиня, с возвращением, — поклонился он нам.

Виктор едва заметно нахмурился.

— Матушке снова нездоровится?

— Княгиня просила извиниться перед вами, что не может встретить. И просила передать, что будет рада, если вы оба найдете время ее навестить.

— Оба? — переспросила я, проходя в дом.

Виктор понял, что я имею в виду.

— Во время приступов матушке тяжело двигаться, так что порой она даже спит в кресле-качалке у окна, чтобы не перебираться в постель и из постели. Окно выходит на подъездную аллею. Это единственное ее развлечение, когда боль не дает ни читать, ни вязать. Поэтому она уже знает, что я приехал не один.

— Боль? — тут же вскинулась я.

— Она отказывается и от лауданума, и от порошков с опиумом и ипекакуаной, говорит, от них голова мутная. Сколько бы я и доктора ни пытались ее убедить.

И правильно делает, что отказывается.

— Виктор едва заметно усмехнулся. — Кажется, я понимаю, почему вы друг друга недолюбливаете: вы обе одинаково упрямы.

— Тогда и ты свой норов от маменьки унаследовал, — фыркнула я. — Говоришь, мы друг друга недолюбливаем?

С первой моей свекровью мы общались словно кошка с собакой. Она не понимала, как можно не ценить доставшееся мне сокровище — ее сына, а я была слишком молода и неопытна, чтобы сохранить хотя бы нейтралитет.

— Прости, я опять забыл, что ты ничего не помнишь. Не принимай все слишком близко к сердцу. У матушки сложный характер.

— Будет тут сложный характер, когда все болит. Часто ей нездоровится?

Похоже, вовсе не старость не позволяет моей свекрови заниматься хозяйством.

— Особенно тяжело весной и осенью. Почему тебе вдруг любопытно? — спохватился Виктор.

— Раз уж так вышло, что я ничего не помню, хочу узнать твою матушку получше. Вряд ли тебе нравилось, что мы друг друга не выносим.