Книга Хозяйка собственного поместья, страница 84 – Наталья Шнейдер

Видимо, выражение лица у меня было не слишком хорошее, потому что Дуня продолжала:

— Да вы не переживайте, барыня, мне тут даже и лучше. Я же в городе никогда не была, и людей чужих почти не видала, а тут все чудно, по-городскому.

— Ты и в барском доме никогда не жила, ничего, освоилась, — не поддалась я. — Ты же не собака — в конуре весь день сидеть. Пойдем… Нет, погоди. Ты комнаты осмотрела?

— Дозволения вашего не было. Аглая сказала, пока барыня не позовет, под руку не соваться, быть тише воды ниже травы. Хотя так и так обругают… Это она так сказала, — простодушно поправилась девушка.

Видно было, что она никак не может совместить в голове то, что услышала от экономки о барыне, и то, что видела своими глазами. Хотела ли экономка в самом деле предостеречь деревенскую девушку, чтобы ту не уволили, выкинув в город крутиться как получится, или исподволь пыталась настроить против молодой барыни?

Впрочем, какая мне разница? Важно не намерение, а результат. И результат мне пока совсем не нравился.

— Пойдем на спальню посмотрим, — сказала я.

И здесь шелк. Нежно-голубой на стенах, глубокого сапфирового цвета — покрывала, бледно-золотистый — балдахина над кроватью. В детстве я мечтала о кровати с балдахином, как у настоящей принцессы. Но сейчас эти роскошные драпировки пробудили во мне нечто, больше похожее на досаду: еще один пылесборник! Наверное, в нем был и какой-то практический смысл: если поставить под кровать жаровню и опустить балдахин, можно сэкономить дрова на обогреве спальни. Однако в доме, который топили даже в отсутствие хозяев, подобная экономия была явно лишней.

На окнах здесь тоже висело три слоя штор — серебристо-белая кисея, золотистый, в тон балдахину, шелк и зеленый бархат, перекликавшийся с зеленью ковра. Напольный канделябр на шесть свечей, изящный столик, на котором стояли спиртовка, серебряный чайничек, кофейник с изогнутым носиком, чайная и кофейная пары. Я вгляделась в разводы засохшего на донышке кофе. Не надо гадать на кофейной гуще, чтобы понять: легко мне в этом доме не будет. Чашку-то я вымою, не переломлюсь, но что потом? Вернув посуду на столик, я отодвинула шелковую ширму. За ней из стены торчали крючки, куда, видимо, полагалось вешать одежду, потому что больше в спальне мебели не было.

Зато была пыль.

— Помоги мне переодеться в домашнее, — сказала я Дуне.

Марья не разрешила мне взять с собой ни одно из платьев Настенькиной матушки, которые можно было застегнуть самой. Еще и обругала, мол, нечего позориться, а потом вручила Дуне платье с длинным рядом крючков на спине и велела учиться застегивать-расстегивать. Так что сейчас мы управились быстро. Правда, платье из кисеи на чехле, на мой вкус, было слишком уж нарядным для домашнего, но вчера я устала спорить с Марьей. Сейчас было очевидно что она оказалась права: к этому дому старые платья не подходили. Ладно, фартук надену, на худой конец.

— Валенки поставь пока у печки, пусть просохнут как следует. — Я хихикнула, представив, как они будут выглядеть среди шелков и бархата. — Одежду, которую сейчас сняли, повесь пока вот на эти крючки, потом сходи узнай у Аглаи, где на улице белье сушат, туда унеси проветриться. И еще разузнай, где здесь прачечная.

— Хорошо, Настасья Пална.

Громко заурчавший живот заглушил ее слова. Дуня смутилась.