Онлайн книга «Последний ребенок»
|
Черт бы его побрал! А знал Джонни немало. В этом Хант не сомневался. Он снова, как и много раз до этого, представил черные настороженные глаза, в глубине которых таились неведомые мысли. Джонни путался в одних фундаментальных понятиях, имел искаженное представление о других, но некоторые вещи понимал с поразительной ясностью… Преданность. Неукротимость. Решимость. Эти качества могли быть помехой, но они же вызывали уважение, гордость и желание защитить парнишку. Джонни следовало бы знать, сколь редки такие вещи в наше время и как высоко они ценятся в мире. Иногда у Ханта возникало желание обнять мальчишку за плечи и объяснить кое-что. И все же лучше бы ему остановиться… Детектив вышел к автомобильной стоянке. Яркое солнце, чистый воздух и зеленая трава, да только что от них толку в такой вот день… Он прошелся взглядом по окнам шестого этажа. Палата Джонни находилась в одном конце, палата Тиффани – в другом. Белые стены здания сияли под солнечными лучами, и окна отдавали синевой. Хант уже подходил к машине, когда заметил мужчину в костюме. Сухой, как щепка, сутулый, он появился из-за дальнего угла здания, проскользнул между двумя автомобилями и возник справа от детектива. Руки на виду, доброжелательная улыбка, сложенные бумажки в руке – все это Хант отметил машинально. Больничный администратор? Родственник, навещавший пациента? – Детектив Хант? Возраст за тридцать, легкие, как пух, волосы, кожа в едва заметных оспинках. Ровные белые зубы. – Да. Улыбка растянулась еще больше. Незнакомец поднял палец, словно, пытался связать знакомое лицо с именем. – Детектив Клайд Лафайет Хант? – Да. Незнакомец протянул сложенные вдвое листы, и как только Хант взял их, доброжелательная улыбка мгновенно испарилась. – Повестка вручена. Проводив незнакомца взглядом, детектив развернул листы. Так и есть, Кен Холлоуэй подал на него в суд. Вот же дерьмо. * * * Инспектор по надзору, за коим числился Ливай Фримантл, работал в офисном отделе, втиснутом в самый конец третьего этажа здания окружного суда. Ободранный линолеум едва держался на полу в коридоре, на оштукатуренных стенах размещалась собранная за восемьдесят лет коллекцию никотиновых пятен. Двери офиса имели цвет темного дуба, оконные рамы держались на латунных петлях. Из-за дверей доносились звуки: споры, извинения, слезы. Все это он слышал и раньше. Сотни, нет, тысячи раз. Ложь лилась здесь потоком, так что каждый опытный сотрудник надзорной службы поневоле становился проницательным знатоком человеческой натуры. Детектив нашел его в закутке номер девять. Дверь была открыта, и на табличке значилось имя – Кэлвин Тремонт. На стульях и на полу высились стопки папок. Вентилятор гнал теплый воздух в сторону поцарапанного металлического шкафа. Сидевшего за столом мужчину Хант узнал – лет шестидесяти, среднего роста, расплывшийся посередине, с тронутыми сединой волосами и почти черными морщинами, врезанными в темную кожу. Хант постучал. Тремонт поднял голову с уже заготовленным заранее выражением мрачной озабоченности на лице, но продержалось оно недолго. С Хантом у него давно сложились крепкие рабочие отношения. – Привет, детектив. Какими ветрами? – Насчет одного твоего подопечного. – Предложил бы сесть, но… – Он развел руками, включив в жест и оба занятых папками стула. – Я ненадолго. – Хант переступил порог. – Оставил вчера сообщение. Сегодня по тому же делу. – У меня первый день после отпуска. – Тремонт повторил жест. – Еще не разобрался со своей почтой. – Хорошо отдохнул? – Съездил с семьей на побережье. – Он произнес это с интонацией, которая могла означать почти все, что угодно. Хант кивнул и тему оставил. Сотрудники службы надзора, как и полицейские, о личном предпочитали не распространяться. – Хотел поговорить насчет Ливая Фримантла. Едва ли не впервые за время знакомства Хант увидел на лице Тремонта неподдельную улыбку. – Насчет Ливая? И как там мой малыш? – Твой малыш? – Он хороший парень. – Ему сорок три. – Поверь мне, Ливай – ребенок. – Мы думаем, что твой малыш убил двоих. Может, троих. Голова у Тремонта двигалась так, словно шейный сустав только что смазали маслом. – По-моему, ты сильно ошибаешься. – Ты так уверен? – Ливай Фримантл может показаться кому-то самым задиристым говнюком в районе, которому ничего не стоит убить за пятак, что не так уж и плохо, когда в кармане совсем пусто. Но скажу прямо, детектив: Ливай никого убить не может. Ни в коем разе. Ты ошибся. – У тебя есть его адрес? – спросил Хант. Тремонт кивнул и назвал адрес, никуда не заглядывая. – Он там три года как живет. – Мы нашли по этому адресу два тела. Белая женщина лет тридцати с небольшим. Черный мужчина, около сорока пяти. Нашли их вчера, но мертвы они уже с неделю. – Хант помолчал, дав Тремонту время, чтобы усвоить информацию. – Знаешь Клинтона Родса? – Это его убили? Хант кивнул. – Не мой подопечный, но под надзор пару раз попадал. Нехороший тип. Жестокий. Склонен к насилию. Вот он мог бы убить. Но не Ливай. – Тремонт поерзал на стуле. – Он получил три месяца за нарушение режима. Выпустят его только через девять недель. – К твоему сведению, из рабочей команды он сбежал восемь дней назад. – Поверить не могу… – Ушел с дорожных работ, и никто его с тех пор не видел, кроме старичка-пьянчужки, который и имя-то свое плохо помнит, и парнишки, оказавшегося вблизи еще одного места преступления, тоже убийства. Было это два дня назад. Так что, как видишь, у меня на руках три трупа. И каждый так или иначе связан с твоим малышом. Тремонт вытащил папку с делом Фримантла и раскрыл ее. – Ливая ни разу не признавали виновным в преступлении насильственного характера. Да что там – ему даже обвинений, связанных с насилием, не предъявляли. Нарушение прав владения – да, кражи в магазинах – да. – Он захлопнул папку. – Послушай, Ливай, как говорится, не самый острый нож в комплекте. Большинство его преступлений… Если, допустим, сказать ему: «Эй, сходи вон туда да принеси бутылочку вина», он пойдет в магазин, возьмет с полки и принесет. Парень не способен осознать последствия своих действий. – Как и большинство убийц. – Нет, не так. Ливай… – Тремонт покачал головой. – Он как ребенок. – Имеем мертвую белую женщину. Тридцать с небольшим. Какие соображения? |