Книга Зеркальный вор, страница 77 – Мартин Сэй

Он не останавливается на достигнутом, но, поскольку живот уже ощутимо вздулся, теперь лишь снимает пробы, переходя от блюда к блюду в поисках чего-нибудь такого, что наконец подавило бы чувство ноющей пустоты внутри. Грецкие орехи… Вареный кальмар… Мягкий желтый сыр… Варенье из айвы… Пурпурные лепестки розы в сахарном сиропе… Заливная рыба… Белые побеги какого-то незнакомого ему растения… Помнится, нечто подобное происходило с ним при взятии Туниса, когда янычары обыскивали дом за домом в старом городе, охотясь на уцелевших испанцев. Щемящее, отчаянно-безысходное, необъяснимое чувство. Что же такое внутри него никак не может насытиться?

Когда он приступает к вяленой миланской колбасе, в комнату влетает Тристан. Черты его красивого лица выражают опасение и решимость, словно он ожидает застать здесь толпу головорезов в капюшонах и масках. Не зная его порывистого нрава, можно было бы подумать, что этот человек замешан в какой-то грандиозной и гибельной авантюре.

— Веттор! — восклицает он. — Вот вы где! Наконец-то я вас нашел!

Гривано спокойно рассекает ножом покрытую благородной плесенью колбасную оболочку.

— Ну да, я здесь, — отвечает он не очень внятно, поскольку еще не дожевал предыдущий кусок. — А вы где пропадали? Я не знаю никого из этих академиков. Как, по-вашему, мне…

— Идемте! — прерывает его Тристан. — Надо поспешить. Ноланец вот-вот начнет выступление.

— Одну минуту, пожалуйста. Видите, я кушаю.

— Быстрее! — Тристан хватает его за рукав. — Идемте! Идемте же!

Гривано кладет несколько ломтиков колбасы на кусок хлеба и следом за Тристаном выходит в коридор. Однако они направляются не в сторону зала, а куда-то вглубь дома. На ходу Тристан достает из кармана сложенный листок, разворачивает его и протягивает Гривано.

— Вот, взгляните, — говорит он.

На желтой бумаге изображен продолговатый предмет, зауженный с одного конца наподобие груши или сушеного инжира. Гривано смотрит на рисунок, поворачивает листок так и этак, но ничего не понимает.

— Это должно сработать, — говорит Тристан. — Как вы считаете?

Гривано смотрит на него с недоумением. А Тристан ожидает ответа. Похоже, он намерен возобновить какой-то давний разговор, напрочь выветрившийся из памяти Гривано.

— Что именно должно сработать? — спрашивает Гривано.

Тристан тычет в бумагу длинным пальцем.

— Вот это, — говорит он.

— А что здесь нарисовано? Материнское чрево?

Тристан резко останавливается, бросает на Гривано леденящий взгляд и выхватывает листок из его пальцев. Потом прикладывает бумагу к стене, достает из складок мантии карандаш и, послюнявив его кончик, проводит дополнительные линии по бокам широкой части изображенного предмета, как будто утолщая слизистую оболочку матки.

— Ваш человек в Мурано, — говорит он. — Ваш зеркальщик. Он должен сделать это для меня. Покрыть… забыл это слово…

— Амальгамой, — догадывается Гривано. — Теперь я понял: вы хотите сделать аламбик.

— Ну да, аламбик! А что еще это может быть?

— Причем, как я понимаю, зеркальный аламбик. Опоясанный амальгамой.

— Не опоясанный, нет, — говорит Тристан. — Полностью покрытый амальгамой. С внешней стороны. Стеклянный аламбик. Чтобы поймать свет и задержать его внутри. Понимаете? Или вы думаете, что это не сработает?

До сих пор Тристан ни разу не обсуждал с ним алхимические опыты. Если их сейчас услышит кто-то вроде Мочениго или какой-нибудь излишне ретивый и благонамеренный слуга, для обоих это может закончиться судом инквизиции. Тристана, скорее всего, подвергнут пыткам, а потом изгонят из города. Однако сейчас его, похоже, нисколько не смущает такая перспектива, и он не реагирует на встревоженный взгляд Гривано.

— Я… я не знаю, — говорит Гривано. — Уже несколько месяцев у меня не было возможности поработать в лаборатории. И мне никогда…

Он прерывает фразу и переводит взгляд с лица Тристана на рисунок, все еще прижатый к стене.

— А разве в процессе трансмутации выделяется свет? — спрашивает он. — Мне не доводилось слышать ни о чем подобном.

— Я пока не знаю, выделяется он или нет, — раздраженно отвечает Тристан. — И, думаю, этого не знает никто. Я не нашел в ученых трудах никаких обоснованных рассуждений на эту тему. Уже одно это само по себе достаточный повод для эксперимента. Если бы солнце никогда не заходило, Веттор, как бы мы узнали о существовании звезд? Никак. Мы бы никогда этого не узнали!

Гривано пребывает в замешательстве. Он переводит взгляд с Тристана на рисунок и далее на хлеб с колбасой у себя в руке. Затем рассеянно подносит бутерброд ко рту и откусывает от него небольшой кусок.

Тристан, гневно раздувая ноздри, сворачивает листок и прячет его в карман вместе с карандашом. Теперь он начинает говорить тоном школьного учителя, уставшего по многу раз объяснять одно и то же; голос его мелодичен и резок одновременно.

— По каким признакам мы отслеживаем прогресс Великого Делания? — спрашивает он.

Гривано пожимает плечами, дожевывает и проглатывает кусок.

— По смене цветов, разумеется.

— Да. Мы говорим о черной стадии, о белой стадии, о желтой стадии и, наконец, о красной стадии, которая завершается получением искомого эликсира. В этом сходятся все источники, хотя в описаниях самого процесса у них очень мало общего. Цвета чрезвычайно важны. Но, быть может, они имеют гораздо большее значение, чем мы себе представляем.

— Я не понимаю, к чему вы клоните, друг мой.

— Что, если цвет является не только внешним признаком, но и составляющей алхимического процесса? — продолжает Тристан. — Что, если для успешного завершения процесса необходимо скрыть эти цвета от наших глаз, чтобы они не питали взор алхимика, а подпитывали механизмы химических реакций? То есть удерживать цвет, при этом оставляя его вне прямого видения. А что способно удерживать цвет так же, как воду удерживают глина, твердая древесина, металл или стекло?

— Зеркало.

— Да, только зеркало, и ничто другое. Ученые, рассуждая о законах оптики и перспективы, описывают зеркала только как устройства, дополняющие наше зрение, однако они не являются таковыми. Точнее, они могут выполнять и эту функцию, но лишь иногда, между прочим. Зеркало — это невидимый объект. Это устройство для невидения. И я верю, что именно в нем сокрыта самая суть процессов, которым мы посвящаем наши усилия.

Гривано хмурит лоб, задумчиво проводит по губам большим пальцем.

— Интересная гипотеза, — говорит он. — Свежий подход к этой теме, вне всяких сомнений. Однако, должен признаться, я не припоминаю в алхимической литературе ничего могущего подкрепить вашу теорию.

Тристан слегка изгибает брови.

— Неужели? — говорит он. — Тогда позвольте вам напомнить текст, лежащий в самой основе нашего великого искусства: «Изумрудную скрижаль» Гермеса Трисмегиста.