Книга Тайна замка Аламанти, страница 29 – Клод де ля Фер

Я протянула руку к призраку — и он сумел если не коснуться ее губами, то, во всяком случае, не проникнуть сквозь нее.

— Вот какая ты стала… — произнес паж голосом скорее почтительным, чем дерзким.

— Какая? — вырвалось непроизвольно у меня. Сердце вздрогнуло.

Он ласково улыбнулся и протянул руку.

— Красивая.

Забыв на мгновение, что передо мной привидение, я протянула руку навстречу и чуть было не прошла сквозь пажа, однако он умудрился сделать так, что между нами осталась неуловимо узкая щель, словно видимость соприкосновения. Потом слегка приподнялся с колена и вторично коснулся губами моих пальцев.

Нет, самого прикосновения не было — я это разумом понимала, — но я действительно почувствовала, как под ногтем моего большого пальца кожу задело некое дуновение, похожее на дыхание младенца и робкий поцелуй одновременно. И сразу тысячи игл пронзили мое сердце, а по спине пробежал озноб.

— Я любил тебя… — произнес паж.

Губы мои сковал мороз. Я — немолодая женщина, прошедшая сквозь все радости и несчастья этой жизни, уверенная, что в мире этом нет ничего, что может меня удивить, почувствовала в этот момент себя юной дурехой, которая впервые слышит подобные слова: «Я любил тебя».

— Ты была моей богиней… — продолжил он. — И не было никого на свете лучше тебя, София.

Горло сдавили спазмы.

— И все царства мира хотел я завоевать и бросить к твоим ногам…Я покачнулась, чувствуя, как слабеют колени.

— И сияние глаз твоих было моей единственной отрадой… И недоступное тело твое манило меня, как манит солнце цветы на поляне…

Я почувствовала, как пальцы его крепко сжимают мою руку. — И когда умирал я от удушья в склепе… — продолжил паж.

Тут вдруг почуяла я опасность — и резко отдернула руку. Боль в онемевших от смертельного холода пальцах и резкое движение прояснили сознание.

— Ты! — только и смогла я сказать. — Щенок! — И глянула в темный угол спальни.

Там расположились друг на друге Победитель ста драконов, дядюшка Никколо и вся прочая компания привидений. Лица их скалились в довольных гримасах, а у бабушки Чельсины даже вывалился язык изо рта.

— Вон! — крикнула я. И подняла руку для крестного знамения.

Привидения исчезли.

« Привидениям верить нельзя, — вспомнилось мне из детства. Говорила так тетушка Мария, рассказывающая по вечерам нам в своей маленькой, приятно пахнущей избушке истории про встречи живых людей с мертвецами, про Лесного царя, про гоблинов и эльфов. — Если живой человек раскроет сердце призраку — душа его потеряет тело, станет тоже привидением».

Выглянула в коридор, громко позвала служанку.

Та явилась немедленно. Но выглядела при этом растрепанной, с сияющими глазами, как это бывает у тех баб, что только что вывернулись из похабных лап какого-то мужчины и не успели перевести дух.

— Образа! — приказала я. — Сразу четыре. Живо!

Лючия ойкнула, и исчезла.

Я привалилась спиной к косяку, постаралась успокоиться.

Маленький мерзавец с подачи привидений чуть было не отправил меня на тот свет. Истинно говорил мне тот египетский чудодей, что нельзя вести дружбу с умершими душами, ибо нет ничего коварней и подлей оставшихся неприкаянными мертвецов.

— Нельзя верить привидениям, — сказал мне маг. — Души их испорчены тлением и ужасом смерти. Они не могут считать живого своим, они даже между собой не дружат. Если же живой доверится им, то поплатится разумом, а затем и жизнью.

Когда же я отдышалась и почувствовала, что сердце мое перестало биться в ребра, даже пожалела, что накричала на привидений и прогнала их прочь. Вполне возможно, что никто из них не советовал пажу прельстительно говорить со мной, что он сам выплеснул из себя весь пыл истосковавшейся в сорокалетнем одиночестве души, а изнывающим от скуки пращурам было только любопытно наблюдать за нами.

Появилась служанка с ликами святых в руках. Где уж она достала иконы среди ночи — ее дело. В замке Аламанти рыцарского хлама всегда валялось больше, чем предметов религиозных. Быть может, потому так случилось, что Аламанти никогда не были истинно верующими. Попадались, конечно, и среди моих предков блаженные да монахи, но майорат таковым не передавался никогда. С мастерской, с сокровенными знаниями таких не знакомили, а потому блаженные Аламанти за полноценных хозяев не признавались. Отец же мой, дед и все прочие законные владельцы замка выполняли религиозные обряды для виду, притворялись верующими дабы не обрести врага в лице матери нашей святой католической церкви. Ну, и жертвовали монастырям да папам кое-что из своих богатств — тем и оберегались от докучливых священников и иезуитов.

Развесили иконы по углам. Руки у служанки дрожали, но работала она сноровисто. По всему было видно, что Лючия старается поскорее выполнить мой приказ и вернуться к лапающему за сиськи ухажору.

— Ты чего дрожишь? — спросила я. — Боишься?

— Нет, нет, — покачала она головой.

— Тебя ждет мужчина… — уверенно произнесла я и посмотрела ей в глаза строго.

Лючия смутилась.

— Синьора, — тихо прошептала она, — не говорите об этом никому. Я очень прошу.

Служанка эта появилась в замке в годы моего отсутствия, ибо даже в отсутствие графов замок Аламанти должен жить полной жизнью: комнаты должны ежедневно убираться от пыли, стареющие ступеньки, к примеру, ремонтироваться, в спальнях всегда на постелях должно лежать чистое белье, в шкафах висеть добротная одежда, в подвалах висеть клетки с каплунами и свиные окорока на крюках, в бочках стареть вино, по двору гулять гуси, за стеной пастись свиньи, коровы, овцы.

Я знала только то, что была эта Лючия когда-то замужем, но муж ее утонул спьяну в том самом пруду, возле которого когда-то мой волк загрыз не в меру любопытного крестьянина. Звала я ее Лючией, хотя, вполне возможно, при крещении дали ей другое имя. Детей она за время короткого замужества завести не успела, но служанкой была расторопной, услужливой, покорно переносящей мои капризы и редкие, но обязательные истерики. Хорошая, словом, служанка. Поэтому я сказала ей без всякой спеси:

— Хорошо, Лючия. Я никому не скажу.

Бедная женщина упала на колени, поцеловала мне пальцы рук.

— Благодарю вас, синьора!

И внезапно вздрогнула.

— Синьора! — воскликнула она. — У вас пальцы холодные, как лед. И белые!

Я поднесла ладонь к лицу. Три пальца правой руки моей были белыми, как мел, а ногти лиловые. Я попыталась сжать руку в кулак — и не смогла.

— Что случилось, синьора? — продолжала спрашивать она. — И зачем так много икон?

— Иди к своему мужчине, Лючия, — ответила я как можно спокойней, хотя почувствовала, что сердце мое стало биться неровно. — А то он устанет ждать.