Онлайн книга «Солнце на антресолях»
|
К маме, которую на самом деле перевели в терапию, меня не пустили – в больнице объявили карантин. Бульон взяли. Я слышала, как какая-то женщина говорила по телефону: «Забирать надо, пока не заболела…» Я решила тоже забрать маму. Как это сделать? Ведь у меня теперь есть знакомый врач в этой больнице. Спрошу у него… Я обошла больницу кругом, вычислила приблизительно на третьем этаже окна, которые могли быть маминой палатой, и позвонила маме, не очень надеясь, что она успела и смогла зарядить свой телефон. Но сам телефон и зарядка в сумке у нее были – я вчера все собрала. – Сашенька!.. – ответила мне мама, и от звука ее голоса, слабого, но такого родного, растерянного и… счастливого, у меня мгновенно выступили слезы. – Мам… – Сашенька, ты в нос говоришь… – Мам, я плачу! – Плачешь? – испуганно переспросила мама. – Да. Все хорошо. Прости, пожалуйста. Ты можешь подойти к окну? Ты встаешь? Я здесь, вот тут стою… Мне сказали, ты на третьем этаже… – А… Да… Хорошо… сейчас… А как же ты… Ой… Да, сейчас… Я на всякий случай смотрела сразу на несколько окон. И в крайнем увидела маленькую фигурку в светлом. Мама… Мама поправила очки… и увидела меня. Стала махать мне рукой, радостно, быстро, высоко не поднимая руку… Господи, почему все так… О чем я плачу? Я бросила сумку на землю, запрыгала и, крепко держа телефон, замахала маме обеими руками, чтобы она увидела, что у меня все хорошо – ведь ее беспокоит именно это, я свою маму отлично знаю. Кажется, знаю… – Сашенька… Ты прочла… там… в дневнике? – Да, мама… Мама тяжело задышала в трубку. – Сашенька… – Мам, все хорошо, поговорим дома… – Ты… до конца дочитала? – Почти. Да, до конца. – Ты… простила меня? – еле слышно спросила мама. – Мам!.. Я даже не буду говорить на эту тему. Мне нечего тебе прощать! Нечего, слышишь меня? Я рада, что ты родила меня. И все, больше не о чем говорить. Я завтра постараюсь тебя забрать. У тебя же верхней одежды нет, ты сама не уйдешь. – А… – растерялась мама. – Или сегодня, пока не знаю. Ты ложись… Я несколько раз высоко-высоко попрыгала, чтобы мама видела, что все вообще хорошо – как я еще могла ее в этом убедить? И пошла домой, оглядываясь, потому что мама никак не отходила от окна. Когда я подошла к дому, уже начало темнеть. Я не поверила своим глазам – у машины, так хорошо знакомой, чистой, сверкающей, прислоняясь к ней, с руками, сложенными на груди, стоял… мой дорогой папа. – Привет! – как ни в чем не бывало поздоровалась я. Папа никогда не приезжает в будний день. – Привет, – тоже как ни в чем не бывало поздоровался папа. Главное, чтобы сейчас на покачивающихся ногах не появился откуда-нибудь Мошкин. Что-то мне подсказывало, что он шел за мной до больницы и обратно. То и дело мелькал где-то знакомый ободранный серый мех темно-синего капюшона и высокая нелепая фигура моего отвергнутого друга. Или мне это только казалось в ранних сумерках… – Как дела? – независимо спросил папа и расстегнул куртку. Модно же ходить раздетым, а папа – модный. – Нормально, – пожала я плечами. – Застегнись. – Ничего мне не расскажешь? – спросил папа, расстегнул еще и пиджак и расслабил галстук, рванув верхнюю пуговицу рубашки. – Нет. – Почему? – Папа взъерошил волосы. – Ни почему. Сам знаешь почему. – Я дозвонился Васе. Первый раз на моей памяти папа спокойно произнес мамино имя. – Молодец. – Почему ты мне не сказала, что она болеет? Я мельком глянула в машину. Мне показалось?.. Да нет. Почему-то на заднем, не на переднем, сиденье сидела та, которую папа искал и нашел, очень давно. Она покрасилась, что ли… Ведь раньше у нее не было такой вздыбленной прически… Я пригляделась… Рыжая, всклокоченная… Пониже бы голову опустила… Страшная!.. – Пап. Ну ты же нашел свою йети, вон она, прячется в машине. Зачем тебе знать что-то про мою маму? Болеет она или не болеет. Тебе какая разница? Ты кто ей? – Ты… Да ты… Да ты вообще не смеешь!.. Да как ты смеешь!.. Я не позволю… Чтобы ты о ней… – О ком? О йети? О ком конкретно?.. О маме? О ком? Я тоже стала заводиться. Наверно, единственный человек, который может вывести меня из себя, – это мой дорогой папа. Искатель справедливости, идеального общества и прекрасной женщины. Я повернулась и пошла к подъезду. Я слышала, как сзади ахнул папа. Конечно, он не ожидал. Конечно, я сто раз не права. Он меня растил. Приходил два раза в месяц или даже три, кормил и дарил подарки. Но что мне теперь делать, если я знаю правду о своем рождении и не могу больше на него смотреть? – Алехандро! – крикнул папа, не очень громко и совершенно не зло. Как-то отчаянно. – Я сто раз звонил… Я обернулась. Зачем он приехал? Он вовсе не звонил сто раз – я видела всего два пропущенных звонка. Но это не повод, чтобы приезжать. Он хотел мне что-то сказать? Спросить? Извиниться? Объяснить? Зачем он приехал с крокодильей мордой, она же йети? Для меня – так. Для других – не знаю. Такая сложная правда. Такой огромный лабиринт компромиссов. Я не знаю, сумею ли найти из него выход. Папа догнал меня у самого подъезда. – Ты мог хотя бы приехать один, – сказала я. – Просто… она меня не отпустила, – объяснил мне папа, как маленький мальчик. Как сказал бы Джонни или даже Глебушка, жалобно и серьезно. – Не отпустила, понимаешь? А ты не поднимаешь трубку. А Вася в больнице. И она мне сказала, что ты теперь все знаешь. – Да, папа, я все знаю. – И?.. – Папа спросил с совершенно непонятной мне надеждой. Я смотрела на папу, он – на меня. – И что? – повторил папа. – Ничего. – У тебя есть отец… – то ли спросил, то ли утвердительно сказал папа. – У меня есть отец. У отца есть йети. Я в йети не верю. Всё? – Нет… Подожди… Ты все время шутишь… – Так же, как и ты, пап. – Ты… Ты не понимаешь… Мое лицо. Только постаревшее. С чуть-чуть нерусскими глазами. Самую малость нерусскими. Капля мордвы, две капли ираноязычных племен Кавказа, полкапли поляков. Глаза, привыкшие врать. У меня точно такие же глаза. И я тоже умею врать. Потому что не знаю правды. Возможно, пойду ее искать, так же, как искал папа. Папа – не нашел. Я – попробую. – Когда пойму, я позвоню тебе. |