Онлайн книга «Солнце на антресолях»
|
– А! Алекса! – неожиданно воскликнул Мошкин, неожиданно для самого себя, потому что он только что отхлебнул чаю, не успел его проглотить и немного плюнул чаем в маму. Мама вытерлась салфеткой и протянула чистую салфетку Мошкину. – Ой… – Мошкин вытер все лицо – и лоб, и виски, и уши и, качаясь на стуле (так легче, наверно, преодолевать смущение), заявил: – А тебя… это…. в Академию… не это… не возьмут! – Почему? – негромко спросила я, прищурившись. Вот стоило его для этого приводить домой и поить чаем! – Потому что… это… я… это… смотрел… на сайте… – Там так и написано: «Александру Веленину не возьмут», так, что ли? Мошкин стал громко и долго смеяться, мама смеялась, глядя на него, я даже подумала, что, возможно, тот ребенок, которого она забыла в роддоме, когда ей случайно подсунули меня, был глупый маленький мальчик, вроде Мошкина. Так уж радовалась сейчас мама, глядя, как заливается Мошкин. Или же она радовалась оттого, что где-то написано, оказывается, что меня в Академию не возьмут? – С чего меня не возьмут? У меня рост метр семьдесят два, у меня золотой значок ГТО будет обязательно, осталось лыжи сдать, по бегу – уже первый юношеский, зрение отличное, пятерка по информатике и физике… Что такое? – Гы-гы-гы… это… гы-гы-гы… – Согревшийся и приобретший нормальный цвет Мошкин разошелся и теперь не мог остановиться. – Так, все. – Я открыла в телефоне сайт Академии. – И где тут про меня написано? – Написано, что девочек не берут, – вместо Мошкина неожиданно сказала мама, заодно собирая салфетки, которые Мошкин смял и набросал вокруг себя. – Только на заочное и на переводчиков. А ты же не хочешь быть переводчицей, Сашенька. Ты же хочешь быть разведчицей. Надо было видеть, с каким выражением мама это сказала! – На заочное? – растерянно переспросила я. – А… что это значит? – Ты что, не читала этого? Не видела? – Я посмотрела, какие экзамены нужно сдавать, к ним готовлюсь… Заочное… то есть сначала нужно поработать в армии, в полиции… Так, что ли? Спасибо, Леша, что ты так позаботился обо мне. Полез на сайт… – Я просто тоже… это… думал… в Академию… – Физкультуру сначала сдай! – отмахнулась я. – Какой из тебя разведчик! Язык как помело! Даром что говорить не умеешь – смайликами всех сдашь, все секреты государственные выдашь американцам. Мам… – Я с удивлением смотрела на маму. – А что же ты мне не сказала раньше? Мама пожала плечами. – Все не знала, как сказать, расстраивать тебя не хотела. – А что расстраивать! Значит, пойду в полицию. В училище сначала. Потом уже в институт. Ничего страшного. – Может быть, передумаешь, а, дочка? Или на переводческий пойдешь? Мошкин, не зная, как участвовать в разговоре, громко прихлебывал чай. Можно ли научить человека, который тебе симпатичен, пить чай так, чтобы этот человек тебя не раздражал? Можно ли его научить разговаривать? Можно ли его вообще чему-то научить? И стоит ли? Я раньше никогда не задумывалась об этом. А чем же тогда мне симпатичен Мошкин, если первое, о чем я думаю, глядя на него – как бы его переделать и переучить. Как сделать так, чтобы он по-другому смеялся, по-другому бы пил чай, по-другому смотрел, сидел, говорил – главное, говорил. Наверно, надо, чтобы с Мошкиным чай вместе пила та девушка, которая не хотела бы его переделывать для себя, как ей нравится и удобно. Которой бы он был симпатичен полностью вот такой, какой он есть. – А куда мы идем? – Наевшийся мамиными печеньями и согревшийся Мошкин бодро прыгал рядом со мной. – К старушке Надежде Ивановне. – Зачем? – Я иду помогать ей, а ты прыгаешь рядом. Леша обиженно глянул на меня, засунул руки в карманы и чуть не полетел на подмерзшей луже. – Блин, – сказал Мошкин. – Обходись без блинов, будь добр, – попросила я. – В полиции… это… всё матом… это… матом! – сказал Мошкин. – Вот когда я в полиции работать буду, тогда посмотрим. А пока мы не в полиции, держи себя в руках. Мошкин так долго смеялся моим словам, что я подумала, ему сейчас станет плохо. Что, правда, в них было смешного, он мне не сказал. Надежда Ивановна не открывала дверь минут пять, но потом открыла, не спрашивая. – Я Саша, – напомнила я ей. Надежда Ивановна как-то невнимательно посмотрела на меня и даже не заметила Мошкина, так мне показалось. Я скинула ботинки и прошла в комнату. Мошкин поплелся за мной, перед этим аккуратно поставив свои огромные ботинки на тряпку у двери. – Чем вам помочь? – спросила я, оглядываясь и не находя на привычном месте веник. Обычно он стоял в углу крохотной прихожей. – Подмести? Давайте мусор вынесу… Что сделать? – Вот, прикрепить не могу, – совершенно спокойно сказала Надежда Ивановна и кивнула на кучку на столе. – Хотела надеть в эту пятницу, может, в последний раз. Не с планками пойду, с настоящими, покрасуюсь. Мошкин уже стоял у стола, покачиваясь. Мне кажется, он растет каждый день и никак не приспособится к своему росту. Вроде вырос, привык. Проснулся – снова выше стал, центр тяжести сместился, Мошкин опять качается. Я взглянула на стол. Сколько там было орденов, мне сказать было трудно. Много. Я ведь не первый раз у Надежды Ивановны дома. Но она ни разу ничего не говорила о войне. Сколько ей лет? Восемьдесят? Больше, наверно. Восемьдесят пять? Значит, во время войны ей должно было быть… десять? Двенадцать? Или ей больше лет? – Вы служили? – осторожно спросила я. Надежда Ивановна кивнула и протянула мне плотный черный пиджак. – Вот сюда прикрепи, попробуй, может, у тебя получится ровнее. – Но… Это с войны, да? С Великой Отечественной? – А с какой же еще! – А… где вы служили? Сколько вам было лет? Надежда Ивановна как-то неохотно сказала: – Мало мне было лет. Я в разведке была. И во время войны. И после. – А после войны была разведка? – удивился Мошкин. Я подтолкнула его, чтобы он замолчал. – Не расскажете? Редкий случай, чтобы ветераны не рвались рассказывать о своей службе. То, что они прошли и пережили во время войны, оказалось настолько ярче, важнее всего остального, что произошло потом у них в жизни, что при одном упоминании о войне они начинают рассказ с того места, на котором остановились в прошлый раз, когда нашелся кто-то, кто хотел их слушать. Таких рассказов становится все меньше и меньше. И рассказывать некому, да и слушать никто не хочет. Надежда Ивановна покачала головой. – Нарассказывалась я уже. Так что? Поможешь прикрепить? |