Онлайн книга «Голод. Пан. Виктория (сборник)»
|
– Я помню его, как и прежде. А время идет. – Что ты делаешь, узница? – Я старюсь, глаза мои больше не видят шитья, я соскребаю со стены известку. Из этой известки я вылеплю кувшин ему в подарок. – О ком ты? – О своем любимом, о том, кто запер меня в башне. – Не тому ли ты улыбаешься, что он тебя запер? – Я думаю, что он скажет. «Поглядите-ка, – он скажет, – моя девушка послала мне кувшин, за тридцать лет она меня не забыла». А время идет… – Как, узница, ты сидишь сложа руки и улыбаешься? – Я старюсь, я старюсь, глаза мои ослепли, я могу только думать. – О том, кого ты встретила сорок лет назад? – О том, кого я встретила, когда была молодая. Может, с той поры и прошло сорок лет. – Да разве ты не знаешь, что он умер? Ты бледнеешь, старая, не отвечаешь, губы твои побелели, ты не дышишь… Вот видишь, какое странное преданье о девушке в башне. Постой-ка, Эзоп, вот еще что я забыл: однажды она услыхала в саду голос своего любимого, и она упала на колени, и покраснела. Ей тогда было сорок лет… Я хороню тебя, Ева, я смиренно целую песок на твоей могиле. Густая, алая нежность заливает меня, как я о тебе подумаю, словно благодать сходит на меня, как я вспомню твою улыбку. Ты отдавала все, ты все отдавала, и тебе это было нисколько не трудно, потому что ты была проста, и ты была щедра, и ты любила. А иной даже лишнего взгляда жалко, и вот о такой-то все мои мысли. Отчего? Спроси у двенадцати месяцев, у корабля в море, спроси у непостижимого создателя наших сердец… XXXIV Меня спросили, не бросил ли я охоту? – Эзоп один в лесу, он гонит зайца. Я ответил: – Подстрелите его за меня. Дни шли; меня навестил господин Мак, глаза у него ввалились, лицо стало серое. Я думал: точно ли я умею читать в душах людей или это мне только так кажется? Сам не знаю. Господин Мак заговорил про обвал, про катастрофу. Это несчастный случай, печальное стечение обстоятельств, моей вины тут никакой. Я сказал: – Если кому-то любой ценой хотелось разлучить меня с Евой, он своего добился. Будь он проклят! Господин Мак глянул на меня исподлобья. Он что-то пробормотал о богатых похоронах. Ничего, мол, не пожалели. Я сидел и восхищался его самообладанием. Он отказался от возмещения за лодку, разбитую моим взрывом. – Вот как! – сказал я. – Вы, в самом деле, не желаете брать денег за лодку, и за ведро с дегтем, за кисть? – Милейший господин лейтенант, – ответил он. – Как такое могло прийти вам в голову! И в глазах его была ненависть. Три недели не видал я Эдварды. Хотя нет, один раз я ее встретил в лавке, когда пришел купить хлеба, она стояла за прилавком и перебирала материи. В лавке, кроме нее, были только два приказчика. Я громко поздоровался, и она подняла глаза, но не ответила. Я решил при ней не спрашивать хлеба, я повернулся к приказчикам и спросил пороха и дроби. Пока мне отвешивали то и другое, я смотрел на нее. Серое, совсем уже короткое ей платьице, петли залохматились; тяжело дышала маленькая грудь. Как выросла она за лето! Лоб задумчивый, выгнутые, высокие брови – будто две загадки на ее лице, и все движенья у нее стали словно более степенны. Я смотрел ей на руки, особенное выраженье длинных тонких пальцев ударило меня по сердцу, я вздрогнул. Она все перебирала материи. Как же я хотел, чтоб Эзоп подбежал к ней, узнал ее, я бы тотчас окликнул его и попросил бы у нее извинения; интересно, что бы она ответила? – Пожалуйте, – говорит приказчик. Я заплатил, взял покупку и простился. Она подняла глаза, но и на этот раз не ответила. Ладно! – подумал я, верно, она уже невеста барона. И я ушел без хлеба. Выйдя из лавки, я бросил взгляд на окно. Никто не смотрел мне вслед. XXXV Потом как-то ночью выпал снег, и в моем жилье стало холодно. Тут был очаг, на котором я готовил еду, но дрова горели плохо и от стен нещадно дуло, хоть я и заделал их, как мог. Осень миновала, дни стали совсем короткие. Первый снег, правда, стаял на солнце, и опять земля лежала голая; но ночами пошли холода, и вода промерзала. И вся трава, вся мошкара погибли. Люди непонятно затихли, примолкли, задумались, и глаза у них теперь не такие синие и ждут зимы. Уж не слышно больше выкриков с островов, где сушат рыбу, все тихо в гавани, все приготовилось к полярной вечной ночи, когда солнце спит в море. Глухо, глухо всплескивает весло одинокой лодки. В лодке девушка. – Где ты была, красавица? – Нигде. – Нигде? Послушай, а ведь я тебя знаю, это тебя я встретил летом. Она пристала к берегу, вышла и привязала лодку. – Ты напевала, ты вязала чулок, я встретил тебя однажды ночью. Она слегка краснеет и смеется смущенно. – Зайди ко мне, красавица, а я погляжу на тебя. Я вспомнил, тебя же зовут Генриетой. Но она молчит и идет мимо. Ее прихватило зимой, чувства ее уснули. Солнце уже ушло в море. XXXVI И я в первый раз надел мундир и отправился в Сирилунн. Сердце у меня колотилось. Мне вспомнилось все, с того самого первого дня, когда Эдварда бросилась ко мне на шею и у всех на глазах поцеловала; и уж сколько месяцев она швыряется мной, как захочет, – из-за нее у меня поседели волосы. Сам виноват? Да, видно, не туда завела меня моя звезда, совсем не туда. Я подумал: а ведь упади я сейчас перед ней на колени, открой ей тайну своего сердца, как бы она злорадствовала! Верно, она предложила бы мне сесть, велела бы принести вина, поднесла бы его к губам и сказала: «Господин лейтенант, благодарю вас за то время, что вы провели со мной вместе, я никогда о нем не забуду!» Но только я обрадуюсь и обнадежусь, она, не пригубив, отставит стакан. И даже не станет делать вида, будто пьет, нет, нарочно покажет, что к вину и не притронулась. В этом она вся. Ну ничего, скоро уж пробьет последний час! Я шел по дороге и додумывал свои думы: мундир должен произвести на нее впечатление, галуны совсем новые, красивые. Сабля будет звенеть по полу. Я радостно вздрагиваю и шепчу про себя: «Кто его знает, чем еще все это кончится!» Я поднимаю голову, иду, отбивая такт рукой. Довольно унижаться, где моя гордость! Да и что мне за дело наконец, как она себя поведет, с меня довольно! Прошу прощенья, дева красоты, что я к вам не посватался… Господин Мак встретил меня во дворе, глаза у него еще больше ввалились, лицо стало совсем серое. |