Онлайн книга «Едва замаскированная автобиография»
|
— Относительно чего? — Была бы я права, предположив, что ты хотел предложить мне встречаться? — Кому — мне? С тобой? Встречаться? Молли смотрит на меня очень спокойно и буднично. Пожалуй, подсказки от нее не дождешься. Конечно, я знаю, какого слова она от меня ждет. Того самого, которое я хочу сказать. Но произношу я слово: — Нет! И почти сразу за ним: — Боже мой, нет! И затем совсем самоубийственное: — Я хочу сказать, что мне трудно представить себе что-либо более стеснительное. А тебе? — Совершенно то же самое! — говорит Молли. Мы одновременно вздыхаем. Затем так же одновременно тянемся к моей пачке «Консулата». Наши руки на короткое время соединяются. Мы быстро отдергиваем их обратно. — Сначала ты, — говорит она. — Нет, пожалуйста, сначала ты. Мы зажигаем свои сигареты, поднимаем чашки кофе и провозглашаем кофеином и дымящимся табаком общий тост за наше решительно платоническое будущее. * * * Вернувшись к себе в комнату, я отчаянно мастурбирую. При этом в своих фантазиях я исправляю предыдущий сценарий и вместо «нет» говорю «да». Молли отвечает: «Тогда не будем терять время. Возьми меня! Сейчас!» Я галантно повинуюсь, и через несколько мгновений все кончено. В своей послеоргазменной печали я чувствую некоторое отвращение к себе самому из-за того, что допустил такие грязные мысли в отношении той, кого судьба даровала мне в качестве доброй подруги. Отвращение к себе еще более усиливается, когда я слышу стук в дверь (к счастью, запертую) и голос: — Это я. Может, ты все-таки впустишь меня? — Это мой брат. Пока я ищу какую-нибудь тряпку и скрипят пружины кровати, он бодро добавляет: — Ты что там, дрочишь, что ли? — Пошел к черту, — отвечаю я таким тоном, который, как мне кажется, должен выразить всю чудовищность такого предположения. Всегда радует, если тебя обвиняют в мастурбации тогда, когда ты не мастурбируешь. Но когда ты мастурбируешь, это ужасно. Особенно если вопрос задает член твоей семьи. Как мы с братом отказываемся допустить, что наши родители когда-либо занимались сексом, так мы охотнее согласились бы есть землю, чем признаться, что украдкой онанировали. На самом деле я однажды застукал своего брата за этим делом. Точнее, мне так показалось. Меня до сих пор преследует звук этих влажных ритмичных шлепков. Брату тогда было около четырнадцати лет, а мне — шестнадцать, и в тот вечер мать оставила ночевать гостей, заставив Дика освободить свою спальню и лечь спать на соседнюю кровать в моей комнате. Я уже засыпал, когда услышал звук, который меня поразил. «Шлеп, шлеп, шлеп», и потом снова «шлеп, шлеп». Потом последовала тишина, и я постарался убедить себя в том, что ничего этого не слышал. Но затем все началось сначала, и даже еще более открыто, как если бы совершавший это ужасное преступление успокоился от мысли, что его никто не слышит, и мог без тревог заняться самоудовлетворением. «Шлеп, шлеп, шлеп. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп, шлеп». Это было уже слишком. Что же мне было делать? Лежать и делать вид, что ничего не происходит? Но это могло продолжаться вечно. Я бы не смог уснуть, и, что еще хуже, мне пришлось бы с ужасом слушать, как этот жуткий звук назойливо учащается и оканчивается вздохом облегчения, заставляющим содрогнуться, и тошнотворным шуршанием оберточной бумаги. Сказать ему, чтобы прекратил? Но тогда он узнает, что я знаю. Как мы потом будем смотреть друг другу в глаза? Еле заметно показать, что я еще не сплю? Это гораздо лучшее решение. Я нарочито зевнул, потянулся и перевернулся на другой бок. «Шлеп, шлеп. Шлеп, шлеп». О, господи! У него что, совсем нет стыда? А может быть — не дай бог! — он получал удовольствие от того, что я слушаю? Или он ошибочно принял мой зевок, потягивание и переворот за движения спящего беспробудным сном? Наверно, мне нужно выразиться яснее. Я сел в постели, взял подушки и с шумом, энергично взбил их. Я снова лег и прислушался. Тишина. Слава тебе… «Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп». — ДИК! — Что? — Ты можешь прекратить, черт тебя дери? — Что прекратить? — Сам знаешь что. — А, это. — Да, это. — Я думал, это ты. — ЧТО? «Шлеп, шлеп, шлеп». — Правда, что это не ты? — Правда, что это не ты? — Да что же это такое тогда? Я зажег свет. Сидевший в ногах кроватей наш паршивый черный с белым кот взглянул на нас большими желтыми глазами. Затем — «шлеп, шлеп, шлеп, шлеп, шлеп» — снова стал лизать себе яйца. * * * Полуоткрыв какую-то книгу, чтобы показать, что единственное, чему он помешал, это напряженная учеба, я открыл брату дверь. У него загорелый, худой и туземный вид: он вернулся из шестимесячного путешествия по суше в Катманду. — Вот. Подарок. Он вручает мне мешок «дьюти-фри», в котором лежат вырезанная из камня трубка для марихуаны ручной работы и пара штанов из грубого индийского хлопчатника. — Круто, — говорю я. — Ты считаешь, я должен надеть их прямо сейчас? — Ну я же не пойду с тобой никуда, пока ты в таком виде, как сейчас, — говорит Дик, разглядывая мои желтые в узкую полоску брюки, голубую рубашку с открытым воротом и темно-синий шейный платок. — Ну, говори, говори. На нем самом плохо сшитый прямой пиджак очень светлых голубых тонов и соответствующие брюки с большими квадратными накладными карманами желтого и красного цвета. Очевидно, это то, что называется «Jak Pak». — Да просто завидуешь, — говорит он. — Да, потому что, если бы я побывал в Индии, у меня была бы новая карма и… — Ты примеришь? — НЕТ! — говорю я. Затем: — Ну ладно. Если бы это был фильм, снятый по моей биографии, я должен был бы теперь разглядывать свой новый, обалденный, экзотический, разноцветный образ в зеркале в полный рост, а на моем лице сменяли бы друг друга выражения ужаса, презрения, забрезжившего понимания и восторга. «Наконец-то, — должен был бы я прошептать, — вот он подлинный я!» Затем я должен был бы взять свою тщательно отутюженную одежду в стиле Брайтсхеда, скомкать ее и швырнуть в корзину для мусора со словами: «Прощай навсегда, честолюбивый придурок!» Однако в реальной жизни резкие превращения происходят не так быстро. К тому же у меня нет зеркала в полный рост. |